Но в спальне была только Тисса. В неожиданной позе.

Близняшка стояла на коленях перед фреской с богами. В одной руке адептка держала чашу, полную золотой краски. Она зачерпывала пигмент пальцами и, шепча молитву, покрывала золотыми буквами свое лицо, шею и плечи. Так делают высокие священные чины в Саусборне.

Ладислава отпрянула, смущенная. Хм.

И как же теперь быть? Зайти и помешать – неловко.

Найт развернулась ко второй двери, за которой жил Фрэнсис.

Очень тихо поскреблась:

– Фрэнс?..

Нет ответа.

– Что ж. Сон откладывается, ночь продолжается! – Лади цокнула языком и, поколебавшись, достала свой блокнот с заметками.

Она открыла страницу, заложенную красной атласной лентой. Здесь начинался длинный список, который Ладислава сочинила месяц назад, сразу после ситуации с ее портовой стажировкой. Сочинила первым делом, даже до того как начала бесконечную беготню по страховым компаниям, знахарям и судейским собраниям; до того как развернула процесс по продаже дома и придумала себе перевод в Академию Бурю…

Раньше список назывался:

«Что я обязана успеть».

Но это было мрачно, а Найт всячески избегала мрачности и вообще любых напоминаний о происходящем. Как будто, не думая об этом, могла убежать от грядущего. Хотя оно упорно нагоняло. Как и мысли о нем.

Тем не менее прежняя фраза была заклеена, поверх значилось:

«Клевые дела!»

Найт пальцем повела по знакомым строкам и вскоре остановилась на пункте: «Посидеть на крыше ночью».

– Это я могу, – девушка удовлетворенно кивнула и пошла прочь.

* * *

Выбирать – так лучшее. Поэтому Ладислава отправилась на башню Алого Ордена – самую высокую в академии, часовую.

Две сотни узких, стертых временем ступеней – и деревянный люк к свободе как награда. Ладислава вцепилась в железную скобу и со скрежетом сдвинула крышку.

– ГАВ!

Найт вздрогнула и чуть не улетела вниз, когда на фоне звездного неба возникла голова собаки. Маленькой, золотистой, с умными глазами и большими ушами, торчащими, как у пустынной лисы.

– Гав! – повторил пес и сразу перешел к следующему этапу переговоров: – Р-р-р-р-р-р! – оскалился.

И не успела Лади малодушно задвинуть люк обратно – ну на фиг, что за зубы! – как услышала уже знакомый тенор:

– Арчи, цыц! Что там такое?

И вот в проеме появилась другая голова. Человечья. Лохматая. И куда более рыжая, чем у пса.

Берти-Здравствуй-Голден-Халла.

– А! Госпожа чемоданное настроение! Привет! – сыщик улыбнулся, помахал рукой и тотчас снова скрылся из виду. Только мелькнул хвостик, подвязанный белым обувным шнурком.

Пес зыркнул на Лади – я тебя запомнил – и попятился вслед за хозяином.

Ладислава застыла на лестнице.

…Что значит «привет»? Это приглашение подняться? Или просьба уйти? Или она может действовать, как ей хочется?

Так как с башни не последовало объяснений, Ладислава двинулась по инерции. То есть наверх.

Крыша встретила ее влажно-соленым ветром, огромным созвездием Иерофанта над головой, шепотом моря, шорохом леса, а также – громким звоном металлических деталей.

Это Берти, устроившись под зубцами башни, развинчивал огромный телескоп. Голден-Халла что-то затейливо, мелодично насвистывал за работой. Соловьи на деревьях в саду пытались составить ему конкуренцию, но сыщик побеждал по всем параметрам: громкости, самозабвенности, разнообразию репертуара.

Пес лежал рядом, с упоением и рыком разгрызая чью-то кость. «Надеюсь, не предыдущего им помешавшего», – подумала Ладислава. Ее присутствия будто не замечали.

– Простите меня за фингал, мастер, – наконец смиренно и по-ученически обратилась она к спине в зеленой кофте.

Спина была поджарая, очень прямая, а вот согнутые ноги свои Голден-Халла раскинул по сторонам под дикими паучьими углами: наверное, с такой длиной конечностей их просто страшно выпрямить – дотянутся до самого моря.

В этот момент Берти дернул какой-то болтик, и весь телескоп тотчас рассыпался на детали со страшным звоном. Ладислава ойкнула: сломал?..

– Прощаю! – благосклонно кивнул Голден-Халла, повелитель металлолома, и с удовлетворением оглядел свое блестящее бронзой царство. – Ты не стесняйся, располагайся, я уже ухожу.

Потом он встал, жестом фокусника вытащил из кармана тканый мешочек и, склонившись в три погибели, призывно потряс им:

– Гули-гули-гули…

«Псих!» – мгновенно напряглась Ладислава.

Но… Останки телескопа вдруг встрепенулись и попрыгали к мужчине, как живые, уменьшаясь сообразно таре. Пес Голден-Халлы лениво тявкнул на зарвавшуюся шестеренку, которая прокатилась, как монетка, по жилистой гладкошерстной спине собаки.

Берти поймал это колесико, продел сквозь него еще один белый шнурок (видимо, от второго ботинка) и небрежно повязал железку на шею как амулет. Потом сыщик стянул резинкой мешочек: тот урчал, как живой, и Ладислава не бралась обозначать судьбу телескопа – механизм укладывается спать или… переваривается?

– Изумительная ночь! – оценил Берти, задрав лицо к небу. И показал луне большой палец: «Одобряю!» Так серьезно, будто его несчастное мнение действительно что-то значило в этом мире.

А потом Голден-Халла пружинистой походкой отправился к люку – мимо Найт.

– Хорошего вечера! – пожелал детектив.

И скрылся в дыре в полу. Пес его уже цокал когтями по ступенькам где-то под башней, рыча и возмущаясь их невиданной крутизне: двигаться собаке приходилось почти вертикально, попой кверху.

Не успела Найт, оставшись в одиночестве, от души проклясть себя за молчание – ну и почему ты не ответила? что за внезапный столбняк? ты дура, что ли, я не понимаю? – как раздался шустрый топот, и рыжая башка с хвостиком вынырнула обратно.

Опаньки.

Голден-Халла деловито наставил на девушку указательный палец.

– Обычно я не нарушаю таинство частной жизни, – предупредил он, вскинув брови. – Но иногда что-то замечу и… развидеть не получается. А потому вопрос, госпожа адептка: ты ведь не собираешься прыгать с крыши?

Ладислава подавилась и закашлялась.

– Самоубийство в мою смену – не очень-то для репутации, – пояснил Берти и подмигнул. Хей, я не серьезно. Если что.

Ладислава с трудом «отморозилась»:

– Прыгать не собираюсь… С чего вы взяли?

Рыжий все тем же пальцем обвел свой рот.

– Микровыражения, – сказал он. – Ты, конечно, чудесно улыбаешься, широко, открыто, но между улыбками делаешь вот так… – он поджал губы в траурную скобку. – Очень часто. Почти каждый раз. Считается, что это не очень здо́рово и здоро́во, скажем так.