— Но ты не съел сразу, — возразила она. — Почему?

— Сыт, — прорычал я. — Да и вообще… Ты хоть потанцуй. А то и есть тебя как-то неинтересно. Кстати, а что те караванщики говорили насчет твоей девственности? Это к чему?

Она вздрогнула, в широко расставленных глазах мелькнул ужас, а голос впервые дрогнул.

— Н-не знаю, — прошептала она, — наверное, девственницы вкуснее… Да-да, вкуснее! Молодые барашки вкуснее старых, а самые лакомые — ягнята…

Я спросил с сомнением:

— Значит, ты вроде ягненка?

Она торопливо кивнула:

— Ну да… Вроде. Только ягненок вроде младенца, а я уже постарше… Но сейчас я совсем невкусная.

— Барашек? — переспросил я. — Барашек-самочка?.. А что, барашек-самочка вкуснее просто барашка?

Она сказала просяще:

— Если и есть разница, ты ее не заметишь.

— Я настолько туп? — спросил я. — Или нечувствителен?

— Нет-нет, — сказала она торопливо, — разница ничтожна.

— Ну, — протянул я, — не знаю, надо будет сравнить.

Она вскрикнула:

— Только не сейчас, хорошо?

Я удивился:

— А что изменится?

— Я устала, — сказала она, — измучилась, от меня дурно пахнет. И вкус испортился. Вот если отдохну…

— Я вообще-то некапризный, — заявил я гордо. — Самцы не перебирают. Мы о высоком думаем. И куда ушли мамонты.

Она произнесла уверенно, почти с апломбом:

— Потом жалеть будешь.

Я подумал, поскреб когтем голову. Звук получился похожим, как если бы точильным камнем размером с плиту провели по гигантскому лезвию меча. Она побледнела, вздрогнула и плотнее прижалась к каменному полу, но выражение лица оставалось хитрым и упрямым.

— Тогда подождем, — сказал я, решив, что напугана достаточно. — Отдыхай. Есть хочешь?

Она зябко передернула плечами, приподнялась и села, доказывая, что осваивается очень быстро.

— Нет!.. Ни за что!.. А что, у тебя и еда есть?

— Нет, — признался я. — Это не мое гнездо, здесь я… пролетом. Я гордая птица, всегда в пути и всегда с песней. Хочешь, спою? Ладно, пока не буду. Зато могу что-нибудь принести. Пару коров хватит?

— Даже пару?

— Могу три, — сказал я. — Хотя не за раз. А может, и смогу. Просто не пробовал. Я интеллектуал, а не работник.

Она все больше распускала напряженное тело, из глаз постепенно выветривается панический ужас. Даже слишком быстро, мне такое не нравится. Женщина да убоится мужа. В смысле, мужчины.

— Спасибо, — сказала она торопливо, — но мне в самом деле ничего не надо. Огня здесь нет, а сырое есть не буду.

— Люди едят и сырое, — заметил я.

— Я озверела не настолько.

— Ладно, — сказал я, — что-нибудь придумаю. Я вообще люблю придумывать. Мы, драконы, великие придумыватели… Такое напридумываем! Потом неделю земля горит.

Она вздрогнула, обхватила руками плечи. Красные волосы падают на лицо, красивое лицо сильной и волевой женщины, широко расставленные серые глаза смотрят прямо и решительно, такую невозможно представить себе кокетничающей или жеманничающей…

— Да уж, — произнесла она негромко, — вы такие…

Я не понял, сказала это в отношении драконов или вообще нас, самцов, мы же в самом деле такие, у нас лихость ценится выше ума, а благоразумие — что-то вроде позорящей нас сыпи на лице.

Пещера достаточно просторная, я могу делать шагов по пять от стены до стены, у основания одной выбивается ключик, пробегает два шага и снова ныряет под стену.

На вкус вода показалась просто божественной, я сообразил, что давно не пил, а лететь так долго по солнцепеку с ношей в лапах — недолго и тепловой удар схватить.

— Хороша, — прохрипел я довольно. — Можешь пить… Бить не буду.

Она ответила негодующим взглядом. Я отвернулся, при следующем вылете нужно взять с собой и оставить на дороге вблизи любого города или села. Здесь, похоже, несколько иные нравы… Вообще-то в любом обществе незамужняя девушка не может выходить за пределы дома без сопровождения старших женщин, строгих и проверенных. В этом мире хоть и строгая мораль, но в любом королевстве все делается так, чтобы не возникало даже сомнений в целомудренности дочерей.

У замужних прав побольше, однако и они обычно передвигаются в сопровождении служанки или помощницы: дел много, нужно успевать держать в порядке и дом, и хозяйство. Правда, благородные дамы и без того не покидают замки, так что не чувствуют утеснения прав, а в самом поместье обычно хватает места для прогулок, можно разбить даже сад. Если есть время и свободные руки…

У варваров, может быть, нравы чуть свободнее, но не слишком. К примеру, в их войске я не видел женщин, так что нет и речи о равноправии… Кентавры, огры и тролли были, а женщины — нет. Впрочем, это больше говорит о том, что в их обществе с трудностями и без женщин справляются…

Легкое движение заставило быстро повернуть голову. Девушка, моментально вскочив, бросилась через пещеру к сторону первой щели. Я чувствовал, что успеваю перехватить, но нарочито задержался, а ее легкое платье мелькнуло и пропало в темноте.

Раздраженно рыкнув, я подошел ближе. Пещера невелика, девушка прижалась к противоположной стене, на лице ужас, но даже сейчас нет паники, а смотрит так, будто выбирает место, куда двинуть хотя бы кулаком. Я измерил глубину пещеры взглядом, при желании лапой могу дотянуться в любой конец.

Я прорычал:

— Вы…ле…зай…

Она потрясенно молчала, я видел по ее напряженному лицу, что никак не может сообразить, как держаться с чудовищем, которое разговаривает вполне понятно и, возможно, даже разумно.

После долгой паузы она спросила злым голосом:

— Зачем?

— Чтобы съесть тебя, — объяснил я. — Мы же договорились! Что ты какая-то бестолковая?

Она ответила храбро:

— А я не хочу, чтобы ты меня съел!.. Я передумала.

— Это по-женски, — согласился я. — Передумала, забыла, не так поняла, не сообразила… Но в той норе все равно околеешь. Представляешь, в безобразной позе!

Она призадумалась на миг, но ответила с вызовом:

— Зато ты не съешь!

Я напомнил покровительственным тоном самца, что все видит и все понимает лучше в силу принадлежности к царствующему полу:

— Будешь умирать долго и в страшных корчах голода. А тут я съем быстро. Еще и буду похваливать, а то и нахваливать, если будет вкусно. Разве женщины не любят комплименты? Вылезай.

Она сказала быстро:

— Ты что, не видишь, какая я худая?