– Нам туда, – не без гордости сказал ему двоюродный брат.

– Какой большой!

– Еще бы! Называется «Большие мельницы».

Он долго стоял молча и, вытаращив глаза, смотрел на эту чужую страну.

Широкая река с сильным течением изгибалась дугой, и вода в ней переливалась оттенками зеленого мрамора. В темном небе плыли облака. У берега сгрудились в ожидании погрузки мучные баржи. Дорогу слегка припорошило снегом.

Он помнил все.

И жалел, что ничего этого не рассказал Сами, своему старшему сыну. А сейчас слишком поздно. «Сами со мной не разговаривает. Здравствуй, до свидания. Я за него беспокоюсь. Он хорошо устроился, и сам он хороший парень, но у него нет жены. И детей нет. Какой жизнью он живет? Я ничего о нем не знаю…»

Через два часа после приезда на «Большие мельницы» он уже проходил собеседование, а со следующего понедельника был принят в цех, в котором проработал до пенсии, уволившись несколько лет назад.

Он всю жизнь проработал во Франции. И умирать ему во Франции.

Сами не помнит, чтобы отец ругал при нем французов. Сейчас Сами сердит на него за это. «Да, папа, я зол на тебя. Зол на твое молчание, на то, что ты сложил руки и задушил свои мысли. Кто заставлял тебя мириться со всем, что с тобой происходило? Куда девалась твоя свобода, папа?» Он злился на него за трусость, за глухоту к унижениям, за слепоту к несправедливостям. За то, что в изгнании он превратился в трухлявый пень. За то, что стал старым и больным. В его-то годы! Сколько ему? Шестьдесят четыре!

Отец всегда считал, что и народы, и отдельные люди – это игрушки в руках судьбы. «Судьба забавляется, сталкивая одних с другими. Народы, нации, мужчины, женщины и дети – все варятся в одном котле. Чтобы не потерять свое место, от рождения предназначенное Богом, каждому приходится крутиться самостоятельно. Я неплохо выкрутился. Да и Сами тоже. Как бы мне хотелось, чтобы он поговорил со мной, рассказал, что у него кто-то появился, поделился своими планами на будущее относительно этой женщины…»

Работай и молчи. И он работал. Он молчал. Ни о чем не жалей.

Прошло время. Конечно, оно прошло слишком быстро. Хотя не быстрее, чем для всех других. Впрочем, сегодня его проблема – не жизнь, а смерть. Ему тяжело дышать; тревога сдавливает ему горло. Ему страшно думать о том, что его кости будут белеть на кладбище Большого Пирога.

А Сами никогда не бывал в Сетифе. Вот это беда.

Сами никогда не дышал воздухом вершин, не пил ледяную воду из высокогорных источников. После своего переезда во Францию старик ездил к себе на родину всего один раз, на похороны отца. В молодости он любил повторять пословицу: «Каждый попробует свою смерть на вкус». Так он по-своему мирился с выпавшими на его долю испытаниями. Но он и представить себе не мог, что покинет Алжир и окажется в стране, где его будут постоянно унижать черномазые, в стране, все меньше похожей на Францию. И совсем не похожей на Алжир.

В какой земле он упокоится, когда ангел смерти перенесет его к Господу? Или это будет забетонированная яма? Что, если его душа будет осуждена на вечные скитания? Он стал хуже видеть, и это усиливало его страхи. Если он перестанет видеть свет, исходящий от него, как от любого другого человеческого существа, как он узрит присутствие Милосердного?

Он не всегда был дрожащей тварью. Мальчишкой, во время войны, он бесстрашно выходил на манифестации за независимость. Позже, на «Больших мельницах», он вступил в заводской профсоюз, но через два года порвал свою членскую карточку, убедившись в продажности заправил.

Тогда он был молод. Он это помнит. Жизнь бурлила у него в жилах.

Все это в прошлом, а прошлого не существует. Оно порой возвращается к нему по ночам, когда ему снятся старые опасности (например, мастер-расист, который командовал им на «Больших мельницах») или архангел Гавриил – его драгоценный защитник Сидна Джибриль. Еще ему снится жена – в расцвете юности, и как она лежит на брачном ложе в комнате со светлыми стенами, от которых пахнет мылом.

Открыв глаза, он видит ее наяву, она спит рядом. Но кто узнает в этой старой козе прежнюю красавицу? А сам-то он, на кого он стал похож? На дряхлого верблюда…

Свой главный гнев он приберегает (конечно, молча) для каидов, которые раскатывают по автомагистрали номер семь в шикарных ворованных тачках, и для бородатых подонков, что якшаются со скупщиками краденого и лишают будущего местную молодежь, желающую вернуться к исламу. Сидя по вечерам у окна, он наблюдает, как они снуют туда-сюда, и бормочет себе под нос:

– И как только французишки это терпят? Почему дают себя обманывать?

В последние месяцы он взъелся на черную мафию. Черномазые расплодились, как тараканы, и теперь их черномазые сынки захватили власть на всей улице. Они и в его доме устанавливают свои порядки. Ему приходится вжимать голову в плечи, когда он проходит мимо этих сукиных детей. Сами тоже терпеть их не может. Но он говорит, что они работают на какого-то араба.

Сами никогда не спорил с отцом. И не собирался начинать сейчас.

Ему ни разу не представился случай, чтобы серьезно с ним поговорить. А теперь, когда у него завелись свои секреты, уже не представится.

Отец скоро умрет.

Каждую пятницу, в полдень, старик выползает из своей норы и тащится в мечеть. Он идет пешком через весь город, по улицам Гюстава Курбе, Пабло Пикассо и Поля Сезанна и доходит до проспекта Генерала де Голля, с которого уже видны зеленые крыши мечети.

На улице с ним никто не здоровается, но ему от этого ни жарко ни холодно, он не нуждается в чужих приветствиях. Даже соседи не узнают его в лицо. Его время прошло, умчалось, улетучилось – фьють! – а будущего не существует, даже в его мыслях.

Пока он, опираясь на палку, идет вперед, навстречу ему попадаются арабы с пластиковыми пакетами в руках, набитыми овощами и фруктами, негритянки в пестрых балахонах, ребятня, поедающая халяльные хот-доги, хулиганы и приличные мальчики, которых больше не отличишь друг от друга – все одеты одинаково; даже его Пухлячок не снимает «найки», джинсы и худи. Он не глядя проходит мимо толстух-побирушек, которые сидят прямо на асфальте, похожие на кучи тряпья, слушает проповедь имама, падает ниц перед Всевышним, согревается душой в его пламени и медленным шагом, расчувствовавшийся, возвращается домой.

Он целыми днями сидит в кресле у окна. «К счастью, у меня есть сыновья. Моя радость. Младшие – Мохамед по прозвищу Пухлячок, он пока учится в школе, с виду вроде нескладный, но себя еще покажет; и Абдельхамид, он же Тихоня, парень серьезный, работает в торговом центре «Юсри». И конечно, Сами. Сами Великолепный. Надеюсь, что у него все хорошо, очень надеюсь…» Он напрягает зрение, чтобы осмотреть улицы города, в котором прошла его жизнь. Потоки машин, толпы пешеходов, мальчишки, играющие в мяч, – все они кажутся ему пришельцами из другого мира.

Вдали таинственным кругом темнеет лес.