вина и с гранатовым соусом, который я буду поджигать.

— Краб? — лицо Лени вытягивается. — Друзья мои, вы часом не офонарели? — он звонко хлопает себя по лбу. — Да этот инвестор вас на части порвет! Вы бы еще поросенка в сыре запекли!

— Нет, — Гаспар нервно чешет мигом вспотевший лоб под белым колпаком. — Поросенка в сыре нельзя. Это не кошерно. А в чем проблема? Мне сказали мясное и молочное не смешивать. Ну я поэтому даже сливочное масло не добавлял. Краб — это же мясо! Но гранат и вино можно — это позволять. Я проверяль!

— Ну я тебе говорю, как бывший еврей, которым я был когда-то в детстве, пока не вырос. Краб — это тоже не кошерно. Потому что он не мясо. Краб он же кто? Морской гад. Дать его верующему еврею — это все равно что русскому человеку подать саранчу на блюде. Более того, ваш этот инвестор после этого в номер не зайдет, потому что помещение осквернено пребыванием там морского гада.

— Боже! — я хватаюсь за голову.

— Мэрд! Дерьмо! — Гаспар хватается за тележку.

— Гаспар, отпусти тележку! — шепотом ору я. — Беги на кухню и возьми там что-то нормальное и кошерное.

— Что я приготовлять за несколько минут? — рыдает Гаспар, стаскивая с головы колпак и утирая им слезы.

— Мне все равно! Просто уйди! Все, что мог, ты уже сделал! — хватаю тележку и резко разворачиваю ее. — Нужно это срочно убрать отсюда!

— Я помогаль увозить мой шедевр! — Гаспар судорожно вцепляется в тележку.

— Уйди, Гаспар, по-человечески тебя прошу! Иначе я тебя на этой каталке прямо в морг завезу! — вместо шепота из моего рта вырывается хриплый рык.

— Я помогу! — Марк хватается за поручень с другой стороны.

Мы быстро выкатываем тележку в коридор. Хоть бы грузовой лифт был свободен! Вкатим ее туда, быстро вернем в кухню, и все! Но едва мы успеваем выйти из номера, как дверь лифта для гостей открывается, и в коридор выходит Эйтан в сопровождении Виктора и Сан Саныча.

Все! Опоздали! Спалились! Нам конец! На чистых рефлексах, не думая, толкаю тележку обратно в номер. Причем с такой силой, что Марк, держась за поручень, спотыкается о ковер, и едва не растягивается на полу в полный рост.

— Потом будете падать! — шиплю я. — Нужно спрятать эту крабовую антисемитскую сволочь!

Пытаюсь сорвать крышку с блюда, но она, видимо, прилепившись к горячей карамели, застыла на блюде намертво. Рву крышку на себя. От невероятных усилий шпильки из прически выпадают и узел из волос распадается, закрывая мне обзор. Сдувая пряди со лба, дергаю еще раз.

— Да уйдите вы! Это не для женских рук! — Марк двумя рукам хватается за кольцо серебряной крышки.

Рвет ее на себя, и… с влажным чмоканьем крышка отлепляется, наконец, от блюда. Само блюдо подпрыгивает, а королевский краб взлетает вверх. Описав широкую дугу, он шлепается на кровать прямо посреди белого шелкового покрывала, нагло раскинув клешни. Алое, жирное, гранатово-винное пятно расползается под ним, пропитывая эксклюзивное белоснежное постельное белье ручной работы.

На долю секунды мы с Марком замираем, с ужасом глядя, как эта морская скотина отнимает у нас инвестиции. Я первой прихожу в себя. Прыжком бросаюсь на кровать, срываю покрывало. Но оно цепляется за изголовье кровати.

— Что вы стоите, идиот? — шиплю, как кобра, на Марка, сражаясь с покрывалом. — Помогите! Нужно спрятать не кошерные улики.

— Сами вы… — Марк бросается к изголовью кровати, быстро отцепляет покрывало, комкает его, заталкивая краба внутрь.

Бежит ко мне, волоча свой край покрывала. Я мчусь ему навстречу, складывая покрывало мешком со своей стороны. И в этот момент Марк наступает на край шелковой ткани и цепляется за нее застежкой изящных туфель: боковым хлястиком с серебряной пряжкой.

— Да чтоб тебя! — взвывает он громким шёпотом.

— У вас даже туфли выёжистые! — возмущаюсь я. — Не могли что-нибудь попроще на шнурках надеть?

— Очень вас прошу, Виктория Алексеевна, сделайте одолжение: заткнитесь, пожалуйста! — двумя руками он дергает ткань вверх, пытаясь отцепить ее от туфель.

Я дергаю со своей стороны. Но Марк, пытаясь освободиться от покрывала, в приступе отчаяния мощным и резким рывком тянет непослушное покрывало вверх. Потеряв равновесие от рывка, но продолжая при этом крепко держать свою часть шелковой ткани, я падаю на Марка. Огромное тяжелое покрывало на плотной подкладке схлопывается, накрывая нас. Мы валимся на ковер. Марк лежит на мне сверху, впечатывая мои лопатки в ковер. Он дергает ногой, стараясь сбросить туфель, который зацепился за шелк, и бьет меня в колено. От острой боли перед моими глазами взрывается радужный фейерверк.

— Угомоните свой костыль, дегенерат! — взвываю я. — Вы мне сейчас выбьете коленную чашечку!

— Мне же нужно ногу освободить! — рычит он.

— Вам нужно голову лечить! Напыщенный осел!

— Кто бы говорил? Моль в обмороке! Что вы без конца под меня падаете?

— Ах вы скотина наглая! Это я падаю под вас? Да это вы, как шкаф, на меня грохнулись! Освободите мою руку, я дам вам пощечину!

— Ага, сейчас! Я только шнурки поглажу!

Барахтаясь внутри шелкового кокона, мы пытаемся выбраться, а между нами оказывается краб. Его клешня угрожающе упирается между моих ног, создавая естественную, хоть и колючую преграду между Марком и мной.

— Ё! Ммать… твою… через… коромысло… как больно! — Марк, красный, как младший брат краба, сипит и дергается под покрывалом.

— Замрите, идиот! — шепчу я. — Иначе этот морской козел меня второй раз лишит девственности. Судя по его попыткам, это еще один ваш брат, который внезапно нашелся.

— Очень остроумно! Не могу я замереть, — нервно сучит ногами Марк. — Этот краб меня сейчас насильно обращает в иудаизм.

— Что вы ерунду порете? В каком смысле?

— Он мне пытается сделать обрезание нестерильной клешней, — жалобно скулит Марк, тыкаясь лицом в мое плечо.

— А мне, думаете, лучше? У меня с одной стороны острая клешня, с другой — ваш… овощ-переросток! У вас даже краб превращается в насильника!

— Наш овощ-переросток, — немедленно отзывается мое тело. — И эта крабовая скотина пытается сейчас превратить наш овощ в салат. А мы этого не допустим! Нет шинковке выставочных экземпляров кабачкового урожая! Такую красоту нужно демонстрировать целиком! Убери клешню, королевский насильник!

— Нашли время, — злится мозг. — Мы сейчас теряем миллионы инвестора. А ты про ерунду, тупая тушка!

— Дурак ты извилистый! — огрызается тело. — Богатых мужиков на свете много, а мичуринцев мало! Не дам пустить самое дорогое на консерву! Мы за натуральный продукт!

— Что здесь происходит? — раздается тихий властный голос.

И я чувствую, как температура в комнате падает градусов на двадцать и в воздухе медленно