Я сидел в темноте. В отверстии наверху не осталось и следа синевы. Тут слишком короткие сумерки. Нет сумерек в чертогах солнца. Мрак. Посмотри правде в лицо, Джед, старина. Ты проиграл большую игру. Угольки мирта потухали один за другим, словно умирающая галактика.

Я прислушался. Глухо.

И вдруг заметил слабый свет. Прямо перед собой. Я встал на колени, подался вперед, к тому месту, где прежде сидела Кох, и вперился в темноту. Сияние исходило из соседней комнаты — от жаровни со свежими углями, мерцающими за решеткой, кажется, из птичьих перьев. Стена между помещениями представляла собой экран из металлической сетки, наподобие задника в театре. Блестящие чешуйки действовали как двустороннее зеркало. Там кто-то сидел — всего в трех руках от меня. Я начал различать контуры, а потом и формы. Это была молодая женщина в том же одеянии и той же позе, что и старуха.

Я мысленно обратился к ней: «Ты знаешь, что я тебя вижу».

И приказал себе успокоиться. Набрал воздуха в легкие, повел плечами и выдохнул. Женщина не шелохнулась. В неверном свете проступили подробные детали. Правая ее рука была выкрашена черным, я не мог ее отчетливо рассмотреть и сосредоточился на левой — с семью пальцами. Самый маленький, острый, без суставов, как щупальце анемоны, едва ли достигал размеров ружейной пули калибра 0,22. Я перевел взгляд на лицо незнакомки. Лоб и переносица были бледными, вся нижняя часть — черной, граница проходила под левым глазом, над верхней губой и по правой щеке.

— Какие другие имена есть у тебя, который равен мне? — спросила женщина.

Она хрипела не мелодичнее, чем та старуха. Лучше ответить.

— Мое хипбольное имя — Чакал, — сказал я.

— А кто твои другие отцы, другие матери, другие старшие братья, младшие братья? — Поначалу она говорила глуховато, как преждевременно состарившийся человек, но после того как произнесла слово «на’об» — «матери», голос зазвучал ниже, выровнялся, словно она начала молодеть.

Я произнес имя отца Чакала.

— Откуда ты? — Я слышал теперь чистое контральто, ниже, чем у средней майяской женщины.

«Какого черта?» — недоумевал я. Значит, когда со мной беседовала старуха, настоящая госпожа Кох чревовещала за ее спиной. Зачем? И как самозванка знала, когда шевелить губами? Неужели они обменивались сигналами? Дергали за шнурок, наступали на стержень в полу?

— Из Иша.

— А где ты был прежде?

— В Болокака, — ответил я.

Так называлась деревня Чакала.

— А до Болокака? — продолжала Кох. Говорила она распевно, и, вероятно, из-за этого я немного поплыл.

— В Йананекане, — машинально сказал я.

Это было нынешнее название района вокруг Альта-Верапаса, где рос Джед.

— А после этого, но до Болокака?

— Я в темноте, — ошарашенно пробормотал я, что означало: «Не понимаю».

Черт побери, Джед. Ты позволяешь этой marimacha[657]тут командовать. Спокойнее.

— Ты, вероятно, покинул Йананекан до того, как стал кровным, — произнесла она.

Я цокнул «да», чувствуя, что она обшаривает меня глазами. Пожалуй, эту женщину так просто не провести. Как любой хороший солнцескладыватель, она может почувствовать ложь через свинцовую стену.

— А какое солнце освещало твой уход?

Я выдал правдоподобную дату.

— И как тебя тогда звали?

— Чакал.

— Но это не первое твое имя?

Я начал говорить, что первое, но услышал неуверенность в своем голосе. Слишком поздно возражать, подумал я. Это было все равно что сказать «да».

Она помедлила. Я мельком бросил еще один взгляд на нее. Когда я видел ее изображение у 2 Драгоценного Черепа, мне думалось, что ее лицо и руки раскрашены. Но теперь я понял, что рисунок вытатуирован. Хотя, несмотря на всю эту лабуду, она довольно хорошенькая. У нее прекрасная кожа, если забыть об этой дурацкой краске, симметричные черты. А еще госпожа Кох излучала женственность — женственность в смысле сострадания, или нежности, или обещания нежности, — глядя на нее, можно было предположить, что когда-нибудь она станет хорошей матерью своим детям. Когда-нибудь, но не скоро. Я потупился, сосредоточившись на единственном лепестке герани, который лежал на рогожке.

— И почему ты, который равен мне, отправился в путь? — спросила она.

— Потому что 2 Драгоценный Череп хочет защитить свою семью.

— 2 Драгоценный Череп хочет то, чего хочет. Но ты, который равен мне, чего желаешь ты?

В ее голосе появилась новая нотка… Нет, я не был уверен, что сумею правильно истолковать это. В нем звучали раздражение, обида: «Почему ты не доверяешь мне?»

— Я, который ниже тебя, лишь повинуюсь приказам бакаба, — ответил я.

— И все же ты, кажется, хочешь большего.

— Так говоришь ты, которая надо мной.

Пауза.

Я насчитал сорок биений.

— Ты здесь свой? — проговорила она наконец.

Нет, подумал я, определенно нет… и тут понял, что не просто подумал — а произнес это вслух. Проклятье. Нарушая протокол, я поднял на нее взгляд. Она смотрела на меня.

Она видит мое одиночество. Оно так же очевидно, как синий цвет смурфов.[658]Я снова опустил голову и снова сделал движение, говорившее: «Как скажешь ты, которая надо мной».

— Так где же ты был до Болокака?

— На севере, — сказал я.

Я не должен отвечать на все эти вопросы, подумал я. Еще минута — и я начну кипеть от злости…

— Как далеко на севере?

— Дальше, чем отсюда до Иша.

Опа. Я вовсе не собирался это говорить.

— Ты хочешь сказать — дальше, чем Океан Кости? — Она имела в виду пустыни к северу от озерной страны.

Я хотел было снова изобразить покорность, но потом подумал, что не стоит выставлять себя лицемерным, уклончивым пройдохой. Поэтому я цокнул «да».

— И как там?

— Иначе, чем в Ише, — сказал я.

— Насколько иначе?

— Совсем по-другому. — Я сам себя не узнавал.

— То есть больше, чем иначе.

Я помедлил. Какого черта ей надо?