соседей не знаете? Неужели на сходе никто не говорил, почему они свое прежнее решение отменяют? Почему? Неужели об этом никто словом не обмолвился? Причина-то их отказа в чем?

— Как тебе сказать, Кирилл Николаевич, причина она, конечно, есть, — проговорил широколицый крестьянин и поскреб ногтями подбородок. — Они за причинами в карман не полезут, всех их причин не переслушаешь. Они говорят: не против того, чтобы лошадей отряду дать, только пускай сами приезжают и берут. Мы и список дадим, у кого по справедливости взять можно. А самим нам лучше в стороне остаться. Сами, мол, лошадей собирать отказываемся, как бы горем это не обернулось. Время, говорят, не шибко надежное…

— Ах, вот что? — нахмурившись, сказал Лукин. — Время теперь ненадежным стало… А я вот вижу, что народ у вас в Подлесном не очень-то надежный — сегодня одно решает, а завтра другое. Что же мы — красная народная армия — по крестьянским дворам пойдем лошадей отнимать? Да разве к лицу нам это?

— Так ведь мы добровольно даем, только будто вы насильно берете… — пробормотал, потупившись, широколицый крестьянин.

— Да я понимаю, все понимаю, — сказал Лукин. — Только почему же в других селах этого нет? Или вы хотите в стороне от всех стать?

— В стороне и стоим, — сказал маленький крестьянин с бородкой. — Я им это же самое толковал. Говорю: со всем народом сообща идти надо, а они на своем стоят — погодим маленько, да и только. Ты бы завтра, Кирилл Николаевич, приехал бы к нам да потолковал бы с ними, может, кто их с ума сбил…

— И приеду, непременно приеду, — сказал Лукин. — Нужно же узнать толком, почему они свое вчерашнее решение сегодня отменили да еще на ночь глядя вас гонцами прислали.

Обрадованный тем, что наконец закончился неприятный для него разговор, широколицый крестьянин, попрощавшись, первым пошел к двери. За ним вышел и маленький, с бородкой.

— Странный народ у них в Подлесном, — сказал Лукин, как только за ушедшими затворилась дверь. — Все села в освобожденном районе решили лошадьми нам помочь и, как знаешь, все уже лошадей нам на конный двор привели, и подлесенцы решили, а как до дела дошло, отказываются. Берите, мол, сами, мы военным властям с удовольствием подчинимся…

— Может быть, и до них слухи уже дошли, что Пермь пала, — перебил Лукина Нестеров, — что Красная Армия наголову разбита и к Москве бежит, что американо-японские полки вместе с белыми в села ринулись…

— Постой, что ты плетешь? — остановил Никиту Лукин. — Где Красная Армия разбита? Что такое?

— Нет, я не плету… Я для этого и пришел, чтобы тебе рассказать, да подлесенцы помешали. Теперь слушай, это очень важно…

Никита обернулся на закрытую дверь, почти до шепота снизил голос и слово в слово стал рассказывать то, о чем говорил Тихон Гаврилович.

Лукин слушал молча, покусывая губу и хмуря брови: взгляд у него сделался рассеянным, таким, какой бывает у человека, больше занятого своими мыслями, чем слушающего собеседника.

— Хорошо бы с народом поговорить, — сказал Никита. — Все ему разъяснить… В Подлесное бы съездить — село дальнее, в отрыве от других расположено, а партизаны в нем не стоят. Может быть, с него белые и начали, своих агентов туда послали…

— Прежде чем с народом говорить, нужно все знать, нельзя одним слухам верить, — сказал Лукин. — Эх, поздно мы связного в Читу послали… Чита бы нашла способ нас уведомить…

Лукин крупными шагами прошелся взад-вперед по комнате, остановился у окна, посмотрел на темную улицу и, вдруг круто повернувшись к Никите, сказал:

— Ты, вот что, поезжай сейчас в Кувару к Полунину и все ему расскажи. Может быть, он там Рябова задержит да опросит. А я тут кой-какие меры приму. Да один не езди, возьми с собой Хвало. И, пожалуйста, поскорее…

— Я сейчас, я немедленно, — сказал Никита и вышел из комнаты.

Прямо от Лукина он побежал к избушке дежурных разведчиков и застал Хвало сидящим у стола с какой-то растрепанной книгой в руках.

Человек пять партизан конного взвода, разместившись вдоль стен на деревянных некрашеных скамьях, лежали, о чем-то негромко переговариваясь, и, позевывая, курили, видимо, последние перед сном трубки.

Хвало сидел, низко склонившись над книгой — при слабом свете фитилька картофельной плошки читать было трудно.

— Эй, Хвало! — окрикнул чеха Нестеров, останавливаясь у порога. — Седлай коня. Комиссар тут в одно место съездить приказал.

Хвало поднял голову, посмотрел на Никиту и, не расспрашивая куда и зачем нужно ехать, встал из-за стола. Не торопясь и деловито, он собрал в стопочку все растрепанные страницы, положил книгу на полочку над столом и шагнул к Никите, едва не касаясь головой потолка избы.

— Ты тоже едешь?

— Да.

— Конь у тебя подседлан?

— Нет еще.

— Где встретимся?

— Поезжай по дороге к реке. Я подседлаю и догоню. Подожди у церкви, — сказал Никита и выбежал на улицу.

Конный двор находился недалеко, при доме, где жили оставшиеся с Лукиным разведчики. Нестеров вошел в калитку и у широкого навеса, под которым стояли лошади, увидел пританцовывающего с мороза дневального.

— Слушай, будь другом, — крикнул Никита. — Выведи и взнуздай моего белоногого. В наряд надо ехать, я пока оденусь да оружие возьму.

— Ладно, — сказал дневальный.

Никита вошел в дом, потеплее оделся и, взяв оружие, вернулся во двор.

Его белоногий жеребчик был уже выведен из-под навеса и не только взнуздан, но и заседлан.

Никита проверил седловку, подтянул подпруги и, приторочив к потниковой покрышке шашку, чтобы она не громыхала и не мешала при быстрой езде, сел в седло. Дневальный отворил ему ворота, он выехал на улицу и почти тотчас же увидел Хвало.

— Быстро