которые у меня жили, либо никогда не мылись, либо просто лгали. Иногда кто-нибудь из них выходил из ванной комнаты в халате, с мокрыми волосами и, как бы отводя от себя обвинение, мимоходом замечал, что вымыл голову холодной водой.

В довершение всего жильцы двух верхних квартир по утрам опорожняли горшки прямо в ванну, и это не было простым подозрением, я сам видел, как они входили в ванную комнату с полными посудинами, а возвращались к себе с пустыми.

Горшки выливались под шум льющейся из крана воды, я прекрасно слышал это, пока, пятясь вниз по лестнице, протирал влажной тряпкой ступеньки и ежился от отвращения.

Памятуя советы агента, я каждое утро тщательно чистил ванну, и каждый раз меня чуть не тошнило от запаха дезинфекционных средств и сознания, что приходится иметь дело с такими нечистоплотными людьми.

Миссис Скрабс могла быть довольна — поведение выбранных ею жильцов в течение нескольких месяцев немало обогащало ее жизнь: «скандальные происшествия» следовали одно за другим, а она с горящими глазами то и дело шмыгала ко мне, чтобы в подробностях рассказать об очередной ссоре или драке.

Одну из квартир миссис Скрабс сдала молодой женщине лет двадцати, которая пришла с мужем — здоровенным парнем, механиком каботажного судна; он подолгу не бывал дома — иногда по нескольку недель подряд.

Женщина эта — крепкая, упитанная, с полными губами, округлыми щеками и гладкой кожей — обычно вела себя тихо, хлопотала по хозяйству, мурлыча себе под нос модную песенку. Но временами ее охватывало беспокойство, тогда она слонялась по дому, выглядывала на улицу или стояла неподвижно у дверей моей комнаты, словно погруженная в транс, молчаливая и напряженная.

В такие дни лицо ее пылало, ее тянуло бродить ночью по улицам, противоречивые чувства словно толкали ее в коридор, когда оттуда доносились голоса мужчин, и одновременно предостерегали ее от их общества.

Однажды вечером кто-то постучался ко мне, я открыл дверь; на пороге стояла эта женщина в халате. По выражению ее лица видно было, что она на что-то решилась, и тут же испугалась своей решимости. В ее руках была расчетная книжка, из которой высовывались две ассигнации по фунту стерлингов.

— Я принесла вам плату за квартиру, — сказала она.

Я пошел к столу за ручкой, чтобы подписать квитанцию, она вошла вслед за мной в комнату, и, повернувшись, я оказался лицом к лицу с ней — халат ее был распахнут.

Она молча протянула мне книжку, я положил ее на стол и стал расписываться. Женщина резко запахнула халат и сердито смотрела на меня, очевидно стараясь спасти остатки гордости. Затем она выхватила из моих рук книжку с подписанной квитанцией и торопливо выбежала из комнаты.

Третью квартиру в арендованном мною доме занимала молчаливая толстая особа лет сорока, которая предпочитала оставаться невидимкой. Я редко видел ее, по часто встречался с ее мужьями.

Когда она вела переговоры с миссис Скрабс насчет квартиры, рядом с ней стоял коренастый мужчина, по виду рабочий, с чемоданом в руке. Он не сказал ни слова, пока они разговаривали, и миссис Скрабс естественно решила, что они муж и жена.

Но недели через две коренастый исчез, и появился другой муж. Это был пожилой жокей; однажды в субботу, уходя из дома, он назвал мне двух лошадей, которые должны победить на скачках в Флемингтоне. Больше я его не видел.

Еще через две недели на горизонте появился третий муж. Это был весьма медлительный, грузный мужчина, склонный смотреть на вещи философски. Комбинезон его всегда был испачкан глиной, у него были толстые короткие руки с неуклюжими пальцами, и он курил трубку. Он поселился у пас, и я решил, что он и есть настоящий муж — он мне нравился.

— Приходится принимать жизнь такой, как она есть, — сказал он мне однажды. — Каждый человек сам за себя.

Глава 16

В один прекрасный вечер работяга муж не вернулся домой. Молчаливая женщина выждала два дня и поздней ночью скрылась с чемоданом и свертком в коричневой бумаге — в свертке, как потом выяснилось, было одно из моих стеганых пуховых одеял. В чемодане же, который она унесла, лежало несколько моих ножей, вилок и пастушка с отбитой рукой.

Я обнаружил эту пропажу, сверив подписанный ею инвентарный список с оставшимися вещами. Сидя в опустевшей комнате со списком в руках, я задумался о нечестном поведении этой женщины.

Я видел для себя нечто унизительное в необходимости проверять вещи по списку, когда жильцы съезжали с квартиры. Мне казалось, что это кладет какое-то пятно не только на квартирантов, но и на меня самого: делает меня жадным и подозрительным в их глазах. Я верил людям на слово, и в результате должен был без конца покупать подержанную посуду, чтобы заменить пропавшую.

— Большинство людей готовы тебя без штанов оставить, — философски сказал мне однажды работяга.

С некоторым злорадством я решил оставить его без сапог. Они остались в шкафу — новехонькая пара полусапожек фабрики Хью Томпсон, со штампом «высший сорт» на подошве; прекрасные сапоги ручной работы из мягкой, хорошо выдубленной кожи. Рядом с обыкновенными сапогами они — пахнущие новехонькой кожей, подбитые гвоздями, с подковками на каблуках, — казались аристократами. Черт с ней, с украденной пастушкой!

Я отнес сапоги к себе в комнату и поставил в гардероб; я решил взять их в счет квартирной платы за две недели, которую молчаливая женщина так и не внесла. И я считал, что поступаю справедливо, так как муж — законный или нет, — должен нести ответственность за долги жены.

Но работяга держался другого мнения. Он пришел в конце недели за своими сапогами. Я не утаил, что они у меня, но прибавил, что он, как фактический муж, живший в моем доме, несет ответственность за квартирную плату.

— Если каждый, кто переспит с бабой, должен считаться ее мужем, что с нами со всеми будет? — спросил он, красноречиво воздев руки к небесам.

— Не знаю, — ответил я.

— В тюрьму все сядем.

— За что?

— За многоженство.

— Вернемся к делу! — сказал я. — Вы должны за квартиру. Угодно вам заплатить?

— Я вам ничего не должен.

— Но вы жили здесь?

— Ничего подобного. Я просто заходил в гости.

— Я бы сказал, что вы несколько загостились, черт бы вас подрал!

— Что верно, то верно. Но ведь человеку надо же иметь крышу над головой.

— А как насчет барахла, которое она стащила?

— Стащила? — удивился он. — Неужто она прихватила ножи?

— Да, и пастушку тоже.

— Что? Ту дрянную штучку? Ну за это вы ей спасибо сказать