К концу лета 1941 года казалось, что германцев уже не остановить. В сентябре Киев был осажден и пал, полмиллиона советских солдат оказалось в плену. Несколько недель спустя три группировки, действуя словно копья, погружающиеся в сердце России, достигли Калинина, Тулы и Бородина, о которое споткнулось наполеоновское нашествие в 1812 году. Однако германцы продолжали прорубать оборону. В октябре Москва задрожала. Беспокойство порождало планы эвакуации руководства в Куйбышев (некогда Самару), находящийся более чем в 600 милях к востоку от Москвы на берегу Волги по направлению к Каспию. Тело Ленина было убрано с Красной площади и отправлено в хранилище. Готовились эвакуировать и самого Сталина, но русский лидер передумал в последнюю минуту и решил остаться: некоторые говорят, что локомотив уже развел пары и телохранители ожидали отбытия на платформе[1577].

К ноябрю пал Ростов-на-Дону, последняя ступень к Кавказу. В конце месяца третья и четвертая панцербригады оказались в двадцати милях от Москвы. 1 декабря передовой отряд мотопехоты находился всего в 5 милях от столицы[1578]. Гитлер был в восторге. План обезглавливания Советского Союза за счет вывода из строя Ленинграда и Москвы на севере был ключом к контролю «зоны избытка» на юге в долгосрочной перспективе, и, кажется, он удался. Через 2 месяца после начала атаки, когда русские войска были отброшены, он вдохновенно говорил о будущем. «Украина, а затем и бассейн Волги однажды станут житницами Европы. Мы пожнем гораздо больше, чем просто плоды земли, – сказал он в августе 1941 года. – Если однажды Швеция откажется снабжать нас железом, – продолжал он, – ну и ладно. Мы возьмем его в России»[1579].

Тем временем инженерные и строительные подразделения продвигались на восток вслед за армией. В сентябре 1941 года колонна созданной Зондеркомманды Р («Особой команды России») направилась из Берлина на Украину, чтобы создать работающую инфраструктуру на завоеванных территориях. Состоящая из полевых кухонь, передвижных канцелярий, ремонтных мастерских и полицейских радиостанций, размещающаяся более чем на ста машинах, она должна была сделать возможным то, что один историк назвал самой радикальной программой колонизации в истории европейских завоеваний и имперского строительства[1580].

По достижении Одессы, располагающейся на Черном море, старшие офицеры – пестрое собрание неудачников, прожектеров и отбросов общества – сосредоточились на занятии лучших резиденций для штабов и создания учреждений, которые однозначно говорили о долгосрочных планах: библиотек, фонотек, лекториев и кинотеатров для показа триумфальных германских лент[1581].

Похоже было, что вторжение увенчалось успехом. Почти вся территория, предназначенная для снабжения ресурсами Германии, была захвачена менее чем за полгода. Ленинград и Москва еще не пали, но казалось, вопрос лишь в том, когда они сдадутся. Все прочее тоже выглядело многообещающе. Хотя восстание в Ираке было подавлено спешно собранными британскими силами, которые реквизировали автобусы с улиц Хайфы и повели их на восток, чтобы подавить революцию, были основания полагать, что новые друзья Германии, живущие в богатых нефтью землях к югу от Каспийского моря, вскоре придут к успеху[1582].

К моменту вторжения в Советский Союз Гитлер уже дал формальное благословение идее арабской независимости и передал муфтию Иерусалима выражения солидарности, превознося арабов как древнюю цивилизацию и соратника в борьбе Германии с британцами и евреями[1583]. Развитие связей с мусульманским миром зашло так далеко, что один германский академик слагал медоточивые оды, где в числе прочего восхвалялась Саудовская Аравия как Третий рейх в ваххабитском стиле[1584].

С точки зрения Британии, тем временем, положение выглядело отчаянным. С катастрофой в Ираке разминулись на волосок, как заметил генерал Уэйвелл, главнокомандующий в Индии, и было жизненно важно принять меры к защите Ирана, до которого то ли дотянулось германское влияние, то ли еще нет. «Для обороны Индии необходимо, – написал он премьер-министру Черчиллю летом 1941 года, – немедленно очистить от германцев Иран. Неудача в этом вызовет повторение событий, которые в Ираке еле успели предотвратить»[1585].

Уэйвелл не зря беспокоился об Иране, где германская пропаганда работала непрерывно с начала войны. Летом 1941 года, писал один американский корреспондент, книжные лавки Тегерана были завалены номерами журнала Signal, одного из рупоров Геббельса, а кинотеатры, крутившие ленты вроде Sieg im Westen («Победа на западе»), которые с грандиозным шиком прославляли германские победы во Франции и Восточной Европе, были набиты битком[1586].

Нападение Гитлера на Советский Союз также было с восторгом принято в Иране. Согласно некоторым сообщениям, на площади Сепа в центре Тегерана собралась толпа, чтобы приветствовать новости о падении перед Вермахтом одного советского города за другим[1587]. Дело было в том, что «иранцы в основном восхищены нападением Германии на их старинного врага – Россию», как сэр Ридер Баллард, британский посол, проинформировал Лондон вскоре после вторжения[1588].