ли это, там, за оградой? Он представил себе Дэмона, как тот, насупленный, кривя фиолетовые губы, всматривается в голубые искры своей станции.

А этот болван Томеш все не идет! Все возится — вон там, где светится окошко, — и не знает, не знает, что его уже обстреливают, что он торопливыми руками сам себе роет могилу, и… Не шаги ли это? Нет, никого.

Сильный кашель сотрясает Прокопа. Все отдам тебе, безумец, только приди, скажи ее имя! Я ничего не хочу; не хочу уже ничего, лишь бы разыскать ее; от всего откажусь, оставь мне одно только это!

Прокоп устремил глаза в пустоту: стоит перед ним, скрытая вуалью — сухие листья у ног ее, — стоит, бледная и удивительно серьезная в этом сером сумраке; сжимает у груди руки, в которых уже нет конверта, смотрит на него глубоким, пристальным взглядом; и капельки холодного дождика на ее вуали и горжетке. "Мне не забыть вашей доброты ко мне", — тихо и глухо говорит она. Он поднял к ней руки — и согнулся в приступе жестокого кашля.

Ооо, неужели никто не придет? Прокоп бросился к ограде, чтоб перелезть.

— Ни с места, или буду стрелять, — крикнула тень за решеткой. — Что надо?

Прокоп разжал руки.

— Пожалуйста, — в отчаянии прохрипел он, — скажите господину Томешу… скажите ему…

— Сами говорите, — без всякой логики возразил сторож. Да убирайтесь поживей!

Прокоп снова опустился на тумбу. Быть может, Томеш явится, когда его постигнет новая неудача. Ни за что, ни за что ему не понять, как делается кракатит; тогда он придет сам и позовет меня… Прокоп сидел, сгорбившись, как проситель.

— Слушайте, — заговорил он, — я дам вам… десять тысяч, если… вы пропустите меня к нему.

— Я велю вас задержать, — прозвучал резкий неумолимый ответ.

— Я. я. хочу только узнать один адрес, понимаете? Я только… хочу… узнать… Я все отдам вам, если вы его достанете! Вы… вы женаты, у вас есть дети, а я… совсем один… и только хочу разыскать…

— Замолчите, — оборвали его. — Вы пьяны.

Прокоп умолк; сидел, раскачиваясь всем телом.

Я должен дождаться, — тупо соображал он. — Почему никто не идет? Ведь я все ему отдам, и кракатит, и все остальное, только бы… только бы… "Мне не забыть вашей доброты ко мне". Нет, боже сохрани; я злой человек; это вы, вы разбудили во мне страсть быть добрым; я готов был сделать все на свете, когда вы на меня взглянули; видите — потому-то я и здесь. Самое прекрасное в вас — это то, что у вас есть власть заставить меня служить вам; поэтому, слышите, поэтому я не могу вас не любить!

— Да что вы там все бормочете? — сердито окликнули его из-за ограды. — Замолчите вы или нет?

Прокоп встал.

— Прошу вас, прошу — передайте Томешу…

— Я собаку спущу!

К решетке лениво приблизилась белая фигура с горящим угольком сигареты.

— Томеш, ты? — окликнул Прокоп.

— Нет. Вы еще здесь? — Это был лаборант. — Слушайте, вы сошли с ума.

— Ответьте, ради бога, придет сюда Томеш?

— И не подумает, — презрительно бросил лаборант. — Он в вас не нуждается.

Через пятнадцать минут у нас все будет готово, и тогда — gloria, victoria[55]! — тогда я напьюсь.

— Умоляю вас, скажите ему — пусть он только даст мне адрес!

— Это уже передавал мальчишка, — процедил лаборант. — И господин инженер послал вас к лешему. Станет он отрываться от работы! И когда — сейчас, в самом разгаре… Мы уже, собственно, кончили, теперь только — и готово!

Прокоп вскрикнул от ужаса:

— Бегите… бегите скорей! Скажите, пусть не включает ток высокой частоты. Пусть остановит работу! Или… или случится такое… Бегите же скорей! Он не знает… он не знает, что Дэмон… Ради бога, остановите его!

— Ха! — коротко хохотнул лаборант. — Господин Томеш знает, что ему делать.

А вы… — и через ограду перелетел горящий окурок. — Спокойной ночи!

Прокоп рванулся к решетке.

— Руки вверх! — взревел голос с той стороны, и тотчас пронзительно заверещал свисток. Прокоп бросился бежать.

Он промчался по шоссе, перепрыгнул через канаву, побежал по мягкому лугу; спотыкаясь в бороздах пашни, падал, вставал и мчался дальше. Наконец он остановился; сердце бушевало в груди. Вокруг — туман, безлюдные поля; теперь уже не поймают. Прислушался; все тихо, слышно только собственное сиплое дыхание. Но что, если… что, если Гроттуп взлетит на воздух? Прокоп схватился руками за голову, побежал дальше; скатился в глубокий овраг, выкарабкался из него, прихрамывая, побежал по вспаханному полю. Ожила боль в ноге, там, где был недавний перелом, в груди сильно закололо; он не мог идти дальше, сел на холодную межу, стал смотреть на Гроттуп, неясно мерцающий в тумане своими дуговыми фонарями. Город был похож на светящийся островок в бескрайнем море мрака.

Стылая, задавленная тишина; а ведь в радиусе тысяч и тысяч километров разыгрывается ужасающая, безостановочная атака; Дэмон со своей Магнитной горы управляет чудовищной беззвучной бомбардировкой всей земли; летят в пространстве неведомые волны, чтобы нащупать, взорвать порошок кракатита в любой точке земного шара. А здесь, в глубине ночи, работает упрямый безумец, склоненный над таинственным процессом превращения…

— Берегись, Томеш! — воскликнул Прокоп; но голос его утонул во тьме, как камень, брошенный в омут детской рукой.

Прокоп вскочил, сотрясаясь от страха и холода, и побежал — дальше от Гроттупа. Забрел в болото, постоял: не раздастся ли взрыв? Нет, тихо; н в новом приливе ужаса ринулся Прокоп вверх по откосу, споткнулся, упал на колени, вскочил, устремляясь вперед; попал в какие-то заросли, продирался вслепую, на ощупь, скользил, съезжал куда-то; и снова поднимался, окровавленными руками утирал пот и бежал, бежал…

Посреди поля он заметил светлый предмет; ощупал — это было поваленное распятие. Сипло дыша, опустился Прокоп на камень, на котором некогда стоял крест. Мглистое зарево над Гроттупом уже далеко, далеко на горизонте; теперь оно совсем слабое, низкое. Прокоп глубоко перевел дух; нет, все тихо; значит, у Томеша опять ничего не вышло, и не случится самое страшное. Он напряженно прислушивался к далеким звукам; ничего, только капают холодные капли в каком-то родничке; ничего, только сердце колотится…

И тут над Гроттупом встала гигантская черная масса, зарево погасло; через секунду мрак словно разорвался — выметнулся из земли огненный столб, заполыхал, леденя кровь, разбросал по сторонам циклопические валы дыма; и вот хлестнуло гудящим порывом воздуха, что-то затрещало, со скрипом зашумели, закачались деревья, и — тррах! — словно щелканье исполинского кнута, грохот, рвущий барабанные перепонки, удар, глухие перекаты грома; земля дрогнула, бешено закружились сорванные