litbaza книги онлайнРазная литератураПтица Карлсон - Владимир Сергеевич Березин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 157 158 159 160 161 162 163 164 165 ... 168
Перейти на страницу:
не весьма угадывая не то что слов, но и самих песен. Всё смешалось, пти-жё вкупе с чужим успехом было забыто.

Но я остался на пустой поляне один! Все сокрылись, и один мой Петрушка воровал забытые одеяла и пирожки.

Наутро оказалось, что N. покинул имение вместе с тремя дамами и отправился вместе с ними в путешествие на воды ― не то во Владимир, не то в Сольвычегодск.

31 августа

Прогулки в полях, прикосновение к корням и наблюдения за природой.

С утра, после плотного долгого завтрака, за которым мы с графом говорили о высоком, я отправился на реку. Надо сказать, что у меня было там приготовлено место, где вольготно и радостно душе, и где я обычно лежу без порток, глядя в небо.

Проведя весь вчерашний день в обустройстве и раздумьях о том, что забыто, дома и что утеряно в пути, и не помешает ли отсутствие важных предметов моему творчеству, я пошёл именно туда, в поля и леса Отчизны.

Притомившись, я заснул на берегу речки, размышляя о вещем и сущем. Бежали мимо муравьи ― один, не в меру любознательный, подумал и укусил меня за палец, озадачился и побежал дальше. Прилетел жук-говноед, но убрался вон до поры до времени. Несколько раз я просыпался, ворочаясь в высокой траве, как зверь. На пригреве было тепло ― это струился запоздалый жар уходящего лета.

Жужжал шмель, паучок висел на своей паутинке, высматривая приближающуюся осень. Дворовый человек редко забредает в эти места, и я не боялся, что кто-то нарушит моё уединение. Лето, случайно продолжившееся в сентябрь, струило зной, но часы его были сочтены. Сухие жёсткие листья сыпались с берёз, как резаные купоны.

Затем я пошел на взгорок и, воздев руки к Ярилу, восславил русскую литературу, родной край и алфавит. Так, подпрыгивая на манер древних басурман-индейцев, проповедовал я urbi et orbi русское слово.

А потом заснул снова.

1 сентября

Покос, старики писатели. О том, что жива ещё русская литература.

С утра вышел на покос. Как и положено, сперва разулся и прогулялся по родной мураве. Помолился и пошел посолонь.

Природа теряла последние остатки солнечного тепла.

Простое, вековое русское занятие было в радость. Труд был сладок и приятен ― коса-литовка пела, в голове рождались новые замыслы.

Самые удачные строчки за мной записывал Прохор, приставленный ко мне молодым графом.

Гроза набухала над лугом, пахло свежестью и радостным потом крестьянского труда.

За рощицей сели, притомившись, старики-писатели. Дым самосада стелился над полем, распугивая вялых комаров-карамор. Дело у писателей не ладилось: сказывались и немочь, и вчерашняя гульба в имении. Пляски с девками не пошли им впрок, и балалаечный звон, казалось, до сих пор стоял у них в ушах. Прохор смотрел на них с крестьянским презрением, а я ― с жалостью.

Раньше прочих я скосил свой край, но не остановился: ведь приближался курьерский.

Сотня глаз смотрела на меня из окон, полсотни носов сплющились о стекла. Вся русская литература стояла за мной, и невозможно было посрамить её дурной работой. Пронёсся поезд ― молчали желтые и синие вагоны, в зеленых плакали от радости и пели.

Прохор у меня за спиной делал озорные знаки проезжающим соглядатаям. Я цыкнул, и он, скорчив постную рожу, подал мне вышитый рушник.

Я остановился и обтёр лоб.

Печальный немец Карл Иванович привез мне на сивом мерине крынку молока и добрую краюху хлеба. Прочим писателям пришлось докашивать свой удел перед электричками. Да и то ― приехал бы какой новомодный экспериментатор с сенокосилкой ― и вовсе погнали бы его в тычки.

День клонился к закату; я ― усталый, но довольный ― вернулся в имение бодрым шагом. Да и то сказать, шёл так быстро, что бедный Прохор еле поспевал за мной, неся под мышкой кипу исписанной бумаги.

2 сентября.

Путешествие в Пустынь. Отцы-пустынники и жёны непорочны. Беседа с отцом Януарием.

Поехал в Пустынь. (Я езжу туда ежегодно, чтобы очистить душу и помыслы.)

Ехали долго; в дороге постились и читали молитвы. Наконец престарелый лодочник перевез меня под стены монастыря. Солнце на миг заиграло на стенах, вспыхнули золотом и серебром купола.

Я задумался о России ― коротко и тревожно. Там, за стеной, молилась о моем народе монашеская братия, а я трудился в миру.

Таково было мое послушание, и только на Страшном Суде станет ясно, кто более преуспел в деле духовного окормления. Ко мне вышел настоятель. Я знал отца Януария лет двадцать ― ещё с университетских времен.

Мы прошли в трапезную, где нам подали стерляжью уху, кулебяку и лохань малосольных огурцов.

Заговорили о высоком.

― Знаешь ли ты, ― спросил меня мой прежний товарищ по пирушкам, а ныне святой отец, ― каковы три идеальных общежития?

Я вспомнил наше студенческое братство, но отец Януарий только погрозил мне пальцем:

― Это рай до грехопадения, первые общины апостольских времен и…

Тут он остановился, будто давая мне шанс показать всем известную образованность.

― Ноев ковчег? ― продолжил я, все же ироническим тоном, чтобы, если что, превратить ответ в шутку.

Отец Януарий скривился:

― Сто лет звал Ной людей, а пришли одни скоты. Нет, это наша Пустынь времен первых старцев.

Я восхитился его мудрости и решил записать эту фразу, чтобы потом выдать за свою.

3 сентября

Визит к дядюшке. Квартет, щипковые инструменты и писатель Фирсов.

Так же, глядя в окно на посеревшую ― да, посеревшую! ― природу, вспомнил, как в прошлом году мы поехали в гости к дядюшке графа. Он зазвал нас на концерт своего крепостного квартета.

Когда я вместе с прочими писателями подъехал, дворня уже помогала музыкантам тащить инструменты. Так на стульях перед барским домом появился баян и две обычные балалайки; рядом воткнули жалом в землю страшную облупленную контрабас-балалайку.

Когда первый мелодичный звук пронёсся над остывающей землей и растворился в кисельном тумане, мы побросали стаканы и вышли на веранду.

Только один писатель Фирсов, что вечно на всё и всех дулся, сказал, что ему милее унылый напев зурны, и ушёл в поля ловить пауков.

Музыканты были похожи на чертей. Особенно один горбоносый балалаечник, что со зверским лицом щипал свой инструмент.

Правда, один аристократический писатель долго кочевряжился, не желая признавать простонародную музыку. Он всё утверждал, что ему ближе

1 ... 157 158 159 160 161 162 163 164 165 ... 168
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?