наносного, вот что. Оттого покушал консоме с профитролями безо всякого удовольствия. Потом слушал дождь и жевал пряник, забытый кем-то на книжной полке. Думаю, что, если повсеместно заместить печатные книги печатными пряниками, ничего худого не будет, а наоборот, сограждане будут радовать глаз друг друга приятной полнотой.

Меж тем, чтобы развеяться, на следующий день съездил за сто вёрст в имение Кашиных.

Обнаружил там небывалый взлёт русской духовности. Даже река текла под обрывом величаво и неумеренно, как-то истинно по-русски.

Повсюду подают свистульки и петушков. Кашина подрядила трёх учительниц школы, устроенной ею для крестьян, петь народные песни.

Бывшие бестужевки охотно согласились, оделись в сарафаны, да так и не стали их снимать. Кипучая энергия этих барышень, некоторое время назад толкнувшая их к народникам, потекла в надлежащее русло.

Пел вместе с ними протяжные патриотические песни.

Прошка играл на баяне, несколько кучеров звенели однозвучно звучащими колокольчиками. Шорник дудел в свистульку, чем окончательно меня растрогал. Расчувствовался и оттого случайно выпил много.

Погодой и выпитым принужден был остаться у Кашиных.

Ночью приходила Аксинья, сказала, что барыня велели перестелить мне постель. Что за глупости! Я привык к спартанской жизни и всю жизнь укрывался лишь тонкой солдатской периною. Оставил Аксинью у себя и до утра выговаривал ей, после чего отослал к шорнику.

12 сентября

Прощание.

Наутро я покидал имение.

В который уже раз начался дождь, и у меня приключилась мужская мигрень. К тому же чертовка-свояченица до крови расцарапала мне спину. Так китайский массаж, обещанный мне, превратился в казни египетские. С тоской я вспоминал Фенечку. В прошлые времена русского викторианства, да, впрочем, и сейчас крестьяне таких изысков себе не позволяли.

Крестьяне, кстати, вышли меня провожать и мычали что-то неразборчивое, ломая шапки. Прохор грузил в подводу банки с огурцами.

Селифан ёрзал на облучке, уже думая о городских девках.

А я думал о том, как мы будем жить ― я и Россия. Как мы проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других, не зная покоя, а когда наступит наш час, я покорно уйду и уже оттуда увижу, хороши ли будут те розы, что моя страна положит мне в гроб.

Но мы вместе страдали, мы плакали, нам было горько, и оттого Бог сжалится над нами, и мы увидим жизнь светлую, прекрасную, гламурную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой ― и отдохнем. Верьте!..

Я почувствовал, что уже не бормочу, а говорю в полный голос, и крестьяне, услышав мои слова, упали на колени.

Отринув прошлое, я стукнул возницу в спину тростью и крикнул на прощание мокнущей под дождём дворне:

― Мы отдохнём!

31 августа 2022

Крыша

«Крыша» ― слово в русском языке странное, шелестящее, будто трубочист, скатывающийся по жести к гибельному краю.

В знаменитой истории про профессора, что, приехав в город Берн, не заметил цветок на окне, есть такой эпизод: профессора спрашивают на проваленной явке:

― У вас надёжная крыша?

― А я живу на втором этаже, ― ничего не понимая, отвечает тот. И все понимают, что пришёл лох и раскинул уши по ветру. Потому что «крыша» на сленге разведчиков всего мира означает «прикрытие». А теперь это ещё и глухой звук палёных стволов, круглое движение стреляных гильз под ногами и безвозвратные кредиты.

Тот профессор, кстати, выдавал себя за шведа. Беда была в том, что фальшивый швед не умел летать долго. Его единственный полёт был короток ― всего несколько этажей. И настала ему крышка.

Зато искусство долгих полётов освоил другой, настоящий швед ― в меру упитанный мужчина в полном расцвете жизненных сил. И крыша у настоящего шведа была что надо ― прочная, такая, что можно было поставить на ней домик с крылечком и зелёными ставеньками.

Мы были рады Карлсону. Между тем это настоящий негодяй, прожорливый врун, вечно лгущий обжора. Персонаж, чья башня сорвана, а крыша давно съехала ― типичный трикстер. Часть той силы, что вечно желает зла, но по ошибке делает добро.

Каждый ищет Карлсона по-своему. Один ― для того, чтобы вместе с ним играть в привидения, сыпать мусор на головы прохожим и дарить ему тефтели. Другой заготовил кирпич в кармане, чтобы мстить за ворованную пайку, слёзы старух, порезанные простыни и разбитую посуду. Ищет, чтобы истребить хаос. Убить пересмешника.

Вот мы выходим ― туда, наверх, двигаемся по гремящим листам жести или по мягкому разогретому битуму. Карлсон там ― за трубой или белой стенкой.

Впрочем, Карлсону всё равно, найдут его или нет. Ему прекрасно живется в маленьком домике на крыше, на крыльце которого он курит трубку и смотрит на звёзды.

Как-то раз один трубочист вдруг увидел домик Карлсона. Он очень удивился и сказал самому себе:

― Странно… Домик?.. Не может быть! На крыше стоит маленький домик?.. Как он мог здесь оказаться?

Затем трубочист полез в трубу, забыл про домик и уже никогда больше о нем не вспоминал.

Этому трубочисту повезло больше. Гулко бухая ботинками по жести, он ушёл от Карлсона живым.

2022

История про шпиона

Шпион прилетел поутру. В холодном тумане он пересёк границу над свинцовой водой Балтики.

Жужжа мотором, шпион нёсся над заводами и фабриками, над мостами и железными дорогами — всё запоминая, а что не смог запомнить — фотографируя.

Пролетев над Химками, он снизился и приземлился в высокий бурьян на краю Центрального аэродрома на Ходынке.

Майор сидел в своей сумрачной квартире, под восковым бюстом Дзержинского, пробитым мягкой револьверной пулей. Туманом стелился над мебелью трубочный дым.

Этим вечером в квартире майора появились гости. Гости были непросты, но и майор был непрост — оттого, что был майором госбезопасности, а значит, почти полковником на военный лад.

Один из гостей, молчал, по старой привычке садиста скручивая головы папиросам, чтобы набить трубку, а другой говорил суетно, блестя очками.

— Ладно, повременим с пенсией, — майор вздохнул. — Но только знаете, приходили эти… Из домкома — с санитаром Преображенским и норовили у меня комнату оттяпать. Ружейную комнату! Так что мне нужна бумажка для Преображенского — но так чтобы эго была последняя бумажка, броня!

— Будет, — успокоил его человек с трубкой, и скрипнул сапогами. Гости затопали вниз по чёрной лестнице, а майор закурил, глядя в окно. Город спал — не спали только он, его помощник,