в комнату Договора. Бо свернулся калачиком на полу. Большую часть вечера он провел на балконе с моими гостями, пробираясь сквозь толпу, ища, кого бы погладить по голове, а может быть, уроненное канапе, чтобы перекусить. Сейчас он выглядел приятно уставшим, готовым заснуть. Я наклонился, чтобы почесать его за ушами. Я подумал о Теде Кеннеди и о своей маме.

Это был хороший день.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

МИР КАК ОН ЕСТЬ

ГЛАВА 18

Как только отдача салюта стала для меня второй натурой, повторяясь каждый раз, когда я садился на борт "Морской пехоты-1" или "ВВС-1" или общался с нашими войсками, я постепенно становился более комфортным и эффективным в своей роли главнокомандующего. Утренний PDB стал более сжатым по мере того, как я и моя команда лучше знакомились с повторяющимся составом персонажей внешней политики, сценариями, конфликтами и угрозами. Связи, которые раньше были непрозрачными, теперь стали для меня очевидными. Я мог навскидку сказать, какие войска союзников находятся в Афганистане и насколько они надежны в бою, какие иракские министры являются ярыми националистами, а какие несут воду иранцам. Ставки были слишком высокими, проблемы слишком запутанными, чтобы все это могло показаться совершенно обыденным. Вместо этого я стал воспринимать свои обязанности так, как, по моим представлениям, чувствует себя специалист по обезвреживанию бомб, когда зажимает провод, или канатоходец, когда сходит с платформы, научившись избавляться от излишнего страха ради сосредоточенности, стараясь при этом не расслабляться настолько, чтобы совершать небрежные ошибки.

Была одна задача, с которой я никогда не позволял себе даже отдаленно смириться. Каждую неделю или около того моя помощница Кэти Джонсон клала на мой стол папку с письмами соболезнования семьям погибших военнослужащих, которые я должен был подписать. Я закрывал дверь в свой кабинет, открывал папку и замирал над каждым письмом, читая имя вслух, как заклинание, пытаясь вызвать в памяти образ молодого человека (женщины погибали редко) и то, какой была его жизнь — где он рос и ходил в школу, какие дни рождения и летние купания составляли его детство, в каких спортивных командах он играл, о каких возлюбленных мечтал. Я думала о его родителях, жене и детях, если они у него были. Я медленно подписывала каждое письмо, стараясь не испачкать плотную бежевую бумагу левой рукой, держа ручку боком. Если подпись выглядела не так, как я хотела, я перепечатывала письмо, прекрасно понимая, что ничего из того, что я сделала, никогда не будет достаточно.

Я был не единственным человеком, который отправлял такие письма. Боб Гейтс также переписывался с семьями погибших в Ираке и Афганистане, хотя мы редко, если вообще когда-нибудь, говорили об этом.

У нас с Гейтсом сложились прочные рабочие отношения. Мы регулярно встречались в Овальном кабинете, и я нашел его практичным, ровным и освежающе прямолинейным, со спокойной уверенностью, способным как аргументировать свою позицию, так и иногда менять свое мнение. Его умелое управление Пентагоном заставляло меня не обращать внимания на те случаи, когда он пытался управлять и мной, и он не боялся брать на себя ответственность за священных коров Министерства обороны, включая усилия по сокращению оборонного бюджета. Он мог быть колючим, особенно с молодыми сотрудниками Белого дома, и наши различия в возрасте, воспитании, опыте и политической ориентации делали нас далеко не друзьями. Но мы признавали друг в друге общую рабочую этику и чувство долга — не только перед нацией, которая доверила нам обеспечить ее безопасность, но и перед войсками, чье мужество мы наблюдали каждый день, и перед семьями, которые они оставили после себя.

Помогло то, что по большинству вопросов национальной безопасности наши суждения совпадали. Например, летом 2009 года мы с Гейтсом разделяли сдержанный оптимизм в отношении событий в Ираке. Не то чтобы условия там были радужными. Иракская экономика была в руинах — война разрушила большую часть базовой инфраструктуры страны, а падение мировых цен на нефть истощило национальный бюджет, и из-за парламентского тупика иракскому правительству было трудно выполнять даже самые основные задачи. Во время моего краткого визита в апреле я предложил премьер-министру Малики предложения о том, как он мог бы провести необходимые административные реформы и более эффективно взаимодействовать с суннитской и курдской фракциями Ирака. Он был вежлив, но защищался (очевидно, он не изучал "Федералист № 10" Мэдисона): По его мнению, шииты в Ираке составляют большинство, коалиция его партии набрала наибольшее количество голосов, сунниты и курды препятствуют прогрессу своими необоснованными требованиями, а любые представления об учете интересов или защите прав меньшинств Ирака являются неудобством, которое он допускает только в результате давления США.

Этот разговор стал для меня полезным напоминанием о том, что выборы сами по себе не создают функционирующую демократию; пока Ирак не найдет способ укрепить свои гражданские институты, а его лидеры не выработают привычку к компромиссу, страна будет продолжать бороться. Тем не менее, тот факт, что Малики и его соперники выражают враждебность и недоверие через политику, а не через дуло пистолета, считается прогрессом. Даже после вывода американских войск из населенных пунктов Ирака число террористических атак, спонсируемых АКИ, продолжало снижаться, а наши командиры сообщали о постоянном улучшении работы иракских сил безопасности. Мы с Гейтсом согласились, что Соединенные Штаты должны будут играть важную роль в Ираке еще долгие годы — консультировать ключевые министерства, обучать силы безопасности, выходить из тупика между фракциями и помогать финансировать восстановление страны. Но если не произойдет существенного разворота, окончание войны Америки в Ираке наконец-то стало очевидным.

То же самое нельзя сказать об Афганистане.

Дополнительные войска, введение которых я санкционировал в феврале, помогли сдержать продвижение талибов в некоторых районах и работали над обеспечением безопасности предстоящих президентских выборов. Но наши войска не смогли обратить вспять углубляющийся цикл насилия и нестабильности в стране, и в результате усиления боевых действий на более обширной территории потери американских войск возросли.

Число жертв среди афганцев также росло: все больше мирных жителей попадали под перекрестный огонь, становясь жертвами террористов-смертников и сложных придорожных бомб,