шатре из плащ-палаток на примитивном, наспех сколоченном столе тяжело стонал раненый. Свет карманных фонариков падал на его бескровное лицо, на котором четко выделялись черные линии бровей. Это был Саид.

Ранение оказалось очень тяжелым: осколком мины распорот живот. Саид корчился в муках, то и дело терял сознание. Потрясенный горем товарища, Микола Полтавец метался возле него и не знал, чем помочь. В боевой обстановке чувство дружбы возникает особенно быстро и закрепляется на всю жизнь. И не было ничего удивительного в том, что за какие-нибудь три-четыре недели, проведенные Миколой и Саидом в одном отряде, они сблизились так, будто с детства росли вместе. Когда профессор вошел в шатер, его поразила волнующая сцена: чтобы как-то облегчить муки товарища, Микола брал его руки, гладил их, прижимал к груди, к щекам, к губам, не переставая успокаивать:

— Потерпи, дружок. Еще немножко потерпи.

А Саид в свою очередь умолял друга:

— Добей меня… Не могу. Прощай и добей…

— Ты будешь жить, Саид! — вырвалось у профессора.

— Эх, доктор, доктор… Живот мой амба… Прощай, доктор…

— Ты будешь жить! — почти крикнул профессор. В этот миг он сразу же забыл обо всем: и об усталости, и о больном сердце, и о переживаниях. Ему в самом деле страстно хотелось, чтобы раненый обязательно выжил. Ведь Саид очень быстро стал близким для него человеком. Ему никогда не забыть первой встречи в этом лесу, в овраге. Неизвестно, как бы в тот тревожный день сложилась судьба Петра Михайловича, если бы не бдительность этого юркого разведчика, который свел его с Грисюком. И, сосредоточившись над раной, профессор уже не обращал внимания на то, как грохотало небо, каким ревом наполнился лес и как барабанил по набухшему брезенту дождь.

А часа через два Грисюк повел совершенно обессилевшего профессора в свой шалаш.

— Ну что, Петр Михайлович, есть какая-нибудь надежда?»

— Не знаю, Антон Степанович, не знаю… Уж очень много крови потерял парнишка. Теперь вся надежда на молодость.

После операции Грисюк и Буйко долго сидели над картой. Лишь под утро три всадника во главе с тем же бывшим студентом в жандармской форме проводили профессора в город.

Буря стихла. Только где-то вдали беззвучно мигали молнии. Начинало светать. Город дремал, а может, только настороженно притаился. Нигде ни выстрела, ни звука. Только на станции несмело вскрикивали в свежей предутренней мгле паровозы.

Профессор возвратился домой совершенно разбитый. С трудом стянул с себя грязную, промокшую одежду. Сам он не смог бы этого сделать, если бы ему не помог Яша, возвратившийся вместе с ним из партизанского лагеря. Но, несмотря ни на что, Петр Михайлович был доволен, что побывал в лесу.

Поездка к партизанам ободрила его, а забота Грисюка о нем была просто трогательной. Так мог заботиться лишь сын о родном отце. Грисюк не только понимал всю опасность, в какой постоянно находился Буйко, не только готов был в любой трудный момент прийти ему на помощь, но и ревниво оберегал профессора даже в отряде.

Не все партизаны знали, что в эту ночь профессор был в лесу. Об этом знали только те, которые стояли на посту.

Прощаясь, Грисюк убедительно просил Петра Михайловича не рисковать собой.

— Вы и так уж многое сделали, — говорил он. — Пожалуй, больше, чем весь наш отряд.

Обрадовало профессора и то, что Грисюк установил наблюдение за вагоном номер один и партизаны готовились освободить не только рязанца, но и всех заключенных. План Грисюка был проще, надежнее плана, разработанного Петром Михайловичем. Командир партизанского отряда решил напасть на немецкий эшелон с мобилизованными в пути. С этой целью еще вечером направил большую группу партизан в район станции Мохначка, на линию Фастов — Житомир. Место засады избрано удачно: железная дорога там проходит лесом. Пятидесяти бойцов с тремя станковыми пулеметами вполне достаточно, чтобы остановить поезд и разогнать охрану. План был продуман до мельчайших деталей, даже тонко разработана железнодорожная сигнализация, которая должна была предупредить партизан, что из Фастова вышел именно тот поезд, какой им нужен.

С облегчением на сердце профессор лег в кровать. Теперь его беспокоил только арест машиниста. Выдержит ли он пытку? Сумеет ли устоять и не выдать никого?

Яша заботливо поставил на табуретку возле Петра Михайловича стакан воды и подошел к зеркалу. Грисюк подарил ему в лесу новенький пионерский галстук. Мальчик был так обрадован и возбужден подарком, что не хотел спать. Он вертелся около зеркала, то выше, то ниже подтягивая галстук. Глаза его светились счастьем. Уже больше года не надевал он красного галстука. И сейчас подарок Грисюка напомнил ему школу глухонемых, товарищей, веселые каникулы, праздничные пионерские костры.

Профессор смотрел на мальчика и невольно сам почувствовал себя захваченным его радостью. Нежный, алеющий цвет галстука пробудил и в нем волнующие воспоминания: приоткрыл в воображении недавнее прошлое — мирное, спокойное, перенес его на шумный и веселый Крещатик, где в море цветов шагали праздничные колонны счастливой детворы и среди других детей — его сыновья. Гордо и радостно развевались на солнце их огнецветные галстуки…

Но жестокая действительность недолго разрешала предаваться мирным воспоминаниям.

Грозовая ночь, которую профессор провел в партизанском отряде, принесла и радость и горе. Ливневый дождь дал возможность народным мстителям незамеченными подобраться к трем железнодорожным мостам и взорвать их. На киевском, казатинском и белоцерковском направлениях прекратилось движение поездов.

Это были удары других отрядов народных мстителей, с которыми Буйко и Грисюк еще не имели связи.

А утром по улицам Фастова снова метались как бешеные гестаповцы, начались аресты. На площади появились новые виселицы.

Как бы предчувствуя беду, профессор направился в комиссию через площадь, чтобы узнать, нет ли среди повешенных его друзей и соратников. Предчувствие не обмануло Петра Михайловича. В числе пятерых повешенных он увидел арестованного вчера машиниста, а рядом — профессор глазам своим не верил — раскачивалось безжизненное тело бывшего студента, который в форме жандарма всего несколько часов тому назад сопровождал его в отряд и из отряда в город. «Что это значит? Как могло случиться такое?..» — новая тревога сковала сердце.

Профессор отходил от виселицы в таком состоянии, будто его чем-то тяжелым ударили по голове. Вместе с тем он уже понимал, что это еще не все, что вот-вот обрушится новый удар, и кто знает — выдержит ли он его…

Улица была безлюдной, будто вымершей. Лишь изредка женщина или ребенок боязливо промелькнет со двора во двор — и снова ни души. Перепуганные люди даже боялись взглянуть друг на друга.

По дороге профессора догнал Чубатый.

Догнал и, не задерживаясь, опередил его, будто не имел