— Если отец не придет, я не поеду. — Я испытал огромное облегчение.

— Да вот же он!

Будь все проклято! Отец шел по пирсу и, пошатываясь, держал курс к нам.

Кто-то заметил, что в пятьдесят лет каждый человек получает то лицо, которое он заслуживает. Прошу меня извинить, но ни один человек ни в каком возрасте не заслуживает такого лица, с каким шел к нам отец. Создавалось впечатление, будто сила гравитации сбрендила и одновременно тянет его к земле и луне.

— Вот этот? Это наш корабль, будь он неладен? А он, случайно, не течет? Что-то он мне не нравится.

— Он самый.

— Не верится, что он способен плыть в открытом море.

— Согласен. Еще не поздно от всего отказаться.

— Нет, нет, мы плывем.

— Ну что ж… — Черт тебя подери!

Солнце поднималось, утро почти наступило. Капитан сошел на берег и принялся нас торопить. Терри положил ему руку на плечо и сдавил, как лимон.

— Запомни, что я тебе скажу: если эти двое не доплывут до Австралии тип-топ, я тебя убью.

— А если не убьет он, — подхватил отец, — мой призрак придет с того света и оторвет тебе яйца.

— На этом и порешим, — кивнул Терри. — Ты все понял?

Капитан устало кивнул: он, видимо, привык к угрозам.

Отец и Терри стояли лицом друг к другу, как двое готовых к поединку борцов. Отец попытался улыбнуться, но его лицо не выдержало внезапного напряжения. Терри, негромко отдуваясь, словно поднимался по лестнице, похлопал брата по руке.

— Кошмарное у нас получилось воссоединение.

— Извини, что, умирая, вел себя как последнее дерьмо. — Прощание смущало отца, и он хватался за голову, будто боялся, что она оторвется. Братья улыбнулись друг другу, и в их улыбках промелькнула вся жизнь — их детство, их приключения. Улыбки говорили: «Ведь правда, мы превратились в совершенно разные и очень забавные существа?»

— Желаю тебе тихой, приятной смерти, — проговорил Терри. — И постарайся не забрать с собой Джаспера.

— С ним будет все в порядке, — пообещал отец и, отвернувшись от брата, взошел на борт тихо бьющегося о причал суденышка.

Терри схватил меня за плечи и расплылся в улыбке. Подался вперед и, источая запах кориандра и лимонного сорго, запечатлел у меня на лбу поцелуй.

— Береги себя.

— А ты что намерен делать?

— Наверное, слиняю из Таиланда — перееду в Курдистан или Узбекистан — в одно из тех мест, которые я никак не могу запомнить, как пишутся. Попытаюсь организовать кооператив там. История с твоим отцом и Кэролайн немного выбила меня из колеи. Мне необходимо длинное и непростое путешествие. Понимаешь, у меня странное чувство, что мир вот-вот превратится в дым. Поверь моему слову, Джаспер, война уже началась. Неимущие объединились, и богатеи предчувствуют, что им придется несладко.

Я согласился, что все развивается именно в этом направлении.

— Можно ждать, что ты когда-нибудь выйдешь из тени и вернешься в Австралию?

— В один прекрасный день я приеду туда и наведу шороху.

— Не тяни, поехали домой! — крикнул с палубы отец.

Терри повернулся к нему и поднял палец, давая понять, что ему для этого потребуется не больше минуты.

— Джаспер, прежде чем мы расстанемся, я хочу дать тебе парочку советов.

— Слушаю.

— Наблюдая за тобой все эти месяцы, я понял, что, кроме всего прочего, ты хочешь одного. А именно: не походить на своего отца.

Это было нечто такое, что я скрывал даже от родителя.

— Мне кажется, ты уже сообразил: если мыслишь отважно, то будешь, не оглядываясь, переходить улицы с оживленным движением. А если твои мысли корыстные и садистские, то каждый раз, когда кому-нибудь захочется посидеть, стаскивать со стула будут тебя. Ты есть то, что ты думаешь. Поэтому если ты не хочешь превратиться в отца, не загоняй себя в тот угол, в котором оказался он, — считай, что ты на свободе. А для этого существует только один путь: наслаждаться, не выясняя, прав ты или нет, и забавляться игрой жизни, не пытаясь узнать правила. Не суди живых, получай удовольствие от поверхностного, не разочаровывайся в убийстве. Помни: постящийся выживает, голодающий умирает. Смейся над крушением иллюзий, и главное — благословляй каждую минуту своего идиотского времяпрепровождения в аду.

Я не знал, что на это ответить. Поблагодарил Терри, обнял его в последний раз и поднялся на борт траулера.

Мы отплыли, и я махал ему рукой сквозь пелену черного дыма из машины, пока он не скрылся из виду. Я покосился на отца, пытаясь понять, стало ли ему грустно от того, что он в последний раз видит брата. Но отец глядел в противоположную сторону и на удивление оптимистично улыбался горизонту.

Ужасный океан! Неделя за неделей сплошная вода.

Трудно было сказать, каким образом капитан умудрялся удерживать судно под контролем. С обеих сторон нам грозили огромные волны. Траулер нещадно швыряло. Казалось, он не раскачивался, а выписывал в воздухе полные обороты, спирали и мертвые петли.

Иллюминаторы в трюме были заварены и замазаны дегтем, пол выстлан картоном, пассажиры спали на тонких, как листья, матрасах. Я вспомнил, как по приезде в Таиланд меня предупреждали, чтобы я не целился ногами в головы. Но в этом тесном пространстве, куда напихали массу народу, наши конечности норовили угодить не только кому-нибудь в котелок, но и в физиономию. Нас с отцом воткнули в тесный угол, где мы оказались зажаты между мешками с рисом и семьей из Южного Китая, непрестанно чадящей табачным дымом.

В этой жаркой, изнуряющей клетке нам доставался лишь тот кислород, что выдыхали другие. Находиться под палубой было полным кошмаром. Толкотня конечностей и тел угнетала, особенно в удушающей темноте, где голоса — необычные, леденящие, гортанные — складывались в непривычные нашему уху разговоры. Если требовалось выбраться на свежий воздух, человек не столько двигался с одного конца трюма к другому, сколько его подгоняли безжалостными тычками.

Иногда мы с отцом спали на твердой рубчатой палубе, подсунув под головы бухты тяжелых канатов, заляпанных грязью с морского дна. Но и наверху было не лучше: дни стояли мучительно жаркие, то и дело принимался дождь, и — кто бы мог подумать! — с берега прилетали москиты. Они немилосердно нас глодали. Без устали извергающий черные клубы дыма, мотор работал так громко, что мы едва слышали, как слали проклятия Богу.

По ночам мы смотрели в небо, где, искажаемые болезненными стонами и криками (главным образом отца), звезды принимали грозные очертания.

Нет ничего приятного в последней стадии рака. У отца путались мысли, случалось расстройство сознания, возникали судороги. Он испытывал жестокие, пульсирующие мигрени и головокружение, его тошнило, колотила дрожь, он потел, терпел невыносимую мышечную боль и невероятную слабость, а сон его скорее напоминал кому. Он просил давать ему таблетки из пузырька с неразборчивым названием. Объяснил, что это опиат. И, забыв про все свои бессмертные планы, думал об одном: как бы умереть с меньшей болью.