не встречались долго: я мало бывал в Петербурге, а он в Москве, кажется, и совсем не бывал, — вспоминал В. Ф. Ходасевич. — Мы познакомились осенью 1918 г. в Петербурге, на заседании коллегии «Всемирной литературы». <...> Он пригласил меня к себе и встретил так, словно это было свидание двух монархов. В его торжественной учтивости было нечто столь неестественное, что сперва я подумал — не шутит ли он? Пришлось, однако, и мне взять примерно такой же тон: всякий другой был бы фамильярностью. В опустелом, голодном, пропахшем воблою Петербурге, оба голодные, исхудалые, в истрепанных пиджаках и дырявых штиблетах, среди нетопленного и неубранного кабинета, сидели мы и беседовали с непомерной важностью» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 204). Для прагматичного интеллектуала-скептика, «правдивого до цинизма» Ходасевича «ренессансный» гений Гумилева, его возвышенный и глубоко личный религиозно-философский идеализм оказывались органически чуждыми — «позой» или «ребяческой наивностью». Тем не менее, именно Ходасевич оставил самую исторически точную и яркую в некрологической «гумилевиане» оценку гибели поэта: «Здесь в эмиграции мне несколько раз доводилось читать и слышать о Гумилеве безвкусное слово «рыцарь-поэт». Те, кто не знал Гумилева, любят в таком духе выражаться о его смерти. Это, конечно, вздор и — говоря по-модному — лубок. Рыцари умирают в борьбе, в ярости боя. В смерти же Гумилева — другой, совсем иного порядка трагизм, менее «казистый», но гораздо более страшный. Гумилев умер (я не нахожу других слов) подобно тем, кто зовутся «маленькими героями». Есть рассказы о маленьких барабанщиках, которые попадают в плен — и их убивают за то, что они не хотят выдать своих. Есть рассказ о Маттео Фальконе. Вот где надо искать аналогии со смертью Гумилева. Конечно, он не любил большевиков. Но даже они не могли проставить ему в вину ничего, кроме «стилистической отделки» каких-то прокламаций, не им даже написанных. Его убили ради наслаждения убийством вообще, еще — ради удовольствия убить поэта, еще — «для острастки», в порядке чистого террора, так сказать. И соответственно этому Гумилев пал не жертвой политической борьбы, но в «порядке» чистого, отвлеченного героизма, ради того, чтоб «не дрогнуть глазом», не высказать страх и слабость перед теми, кого он гораздо более презирал, нежели ненавидел. Политическим борцом он не был. От этого его героизм и жертва, им принесенная, — не меньше, а больше» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 300).

Стр. 261. — Первой книгой стихов В. Ф. Ходасевича была «Молодость» (М., 1908). Стр. 278–285. — Приводится ст-ние «Увы, дитя! Душе неутоленной...».

«Поэт, критик и переводчик, Жан Шюзевиль (у Гумилева — Шюзвиль — Ред.) много занимался русской литературой: помимо <...> «Антологии», он выпустил в своем переводе сборник русских народных сказок, стихотворения и повести Пушкина, ему принадлежит перевод сборника рассказов Брюсова «Земная ось» <...>. В 1913–1914 гг. Шюзевиль вел обзоры русской литературы в парижском журнале «Mercure de France». <...> Осенью 1912 г. Шюзевиль приезжал в Россию, побывал в Петербурге и Москве, встречался с Брюсовым. С этих пор между ними установилась оживленная переписка. Получив приглашение вести русский отдел в «Mercure de France», Шюзевиль незамедлительно обратился к Брюсову за помощью и более года систематически получал от него информацию о событиях русской литературной жизни, а также книги, необходимые для работы <...>. «Антология» Шюзевиля вышла в свет в декабре 1913 г. <...> Состав ее не вполне отвечает названию — правильнее было бы назвать книгу «антологией русского символизма», поскольку она посвящена исключительно поэзии символистов, а также молодым поэтам, истоки творчества которых так или иначе связаны с символизмом. В ее состав входят стихи Вл. Соловьева, Мережковского, Минского, З. Гиппиус, Сологуба, Бальмонта, Брюсова, Белого, Блока, Вяч. Иванова, Анненского, Кузмина, Волошина, Гумилева, А. Толстого» (Динесман Т. Г. Предисловие к французской «Антологии русских поэтов» // Валерий Брюсов. М., 1976. С. 200 (Лит. наследство. Т. 85)). По воспоминаниям А. А. Ахматовой, записанных П. Н. Лукницким, Гумилев несколько раз виделся с Шюзевилем во время их пребывания в Париже в мае-июне 1910 г.: «Бывал у них Шюзевиль. Николай Степанович бывал у него. А. А. у Шюзевиля не была ни разу — он служил в какой-то иезуитской коллегии учителем, жил там, и женщинам входить туда считалось неудобным» (Жизнь поэта. С. 108).

Стр. 297, 300–301. — Несмотря на то что на рубеже 1900-х — 1910-х гг. Гумилев был коротко знаком с графом Алексеем Николаевичем Толстым (1882–1945), данное упоминание о нем — единственное в гумилевском критическом наследии. Знакомство Гумилева с будущим автором «Хождения по мукам» и «Петра I», а в то время — подающим надежды автором книги стихов «Лирика» (СПб., 1907), — состоялось в Париже, ранней весной 1908 г. «Не так давно я познакомился с новым поэтом, мистиком и народником Алексеем Н. Толстым (он послал Вам свои стихи), — писал Гумилев В. Я. Брюсову 7 марта (н. ст.) 1908 г. — Кажется, это типичный «петербургский» поэт, из тех, которыми столько занимается Андрей Белый. По собственному признанию, он пишет стихи всего один год, а уже считает себя maîtr’ом. С высоты своего величья он сообщил несколько своих взглядов и кучу стихов. Из трех наших встреч я вынес только чувство стыда перед Андреем Белым, которого я иногда упрекал (мысленно) в несдержанности его критик» (ЛН. С. 472). Однако первое впечатление оказалось обманчивым: юные «русские парижане» быстро подружились. «В <...> кафе под каштанами мы познакомились и часто сходились и разговаривали, — о стихах, о будущей нашей славе, о путешествиях в тропические страны, об обезьянках, о розысках остатков Атлантиды на островах близ Южного полюса, о том, как было бы хорошо достать парусный корабль и плавать на нем под черным флагом... — вспоминал А. Н. Толстой. — Обо всех этих заманчивых вещах рассказывал мне Гумилев глуховатым голосом, сидя прямо, опираясь на трость. Лето было прелестное в Париже. Часто проходили дожди, и в лужах на асфальтовой площади отражались мансарды, деревья, прохожие и облака, — точно паруса кораблей, о которых мне рассказывал Гумилев» (Толстой А. Н. Н. Гумилев // Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 39). «За последнее время мы с ним вполне сошлись, несмотря на разницу наших взглядов, и его последние стихи мне очень нравятся», — сообщал Гумилев Брюсову месяц спустя (6 апреля 1908 г. — ЛН. С. 474). В 1909 г. Толстой был активным участником журнала «Остров» и «Про-Академии» (см. комментарии к №№ 21, 32 наст. тома), однако его крепнущая дружба с Гумилевым