Две с половиной минуты… Я был у ее двери через две с половиной минуты…

Когда набирал код, пальцы тряслись, меня всего трясло. Каждая клетка была напряжена, шарашило холодом в мозг и позвоночник, сжались до хруста челюсти.

Прежде, чем повернуть ручку, выдохнул и вдохнул несколько раз, вытащил и выключил наушник, убирая в карман, достал смарт и перевел Энджи в квартире в фон. Она не перестала записывать, но перестала реагировать. И только после предельно тихо проскользнул внутрь квартиры.

В коридоре и комнатах было темно, лишь из-под двери спальни пробивался тусклый свет. Я прислушался, всмотрелся.

И голос Валика раздался из кухни. Все такой же ровный и вымораживающий.

— …на нас. А Екатерина Николаевна приходила, приносила нам печенье. Она была хорошей женщиной, Стася, любила нас. До того, как помешалась на тебе. Я пять лет ее вытащить пытался, следил, чтобы она таблетки принимала, чтобы к врачу ходила.

Я снова вытащил смарт и включил видео. Надо понять, где он стоит, есть ли у него оружие. Вряд ли, конечно, Красногорский приперся с пустыми руками, но, если связал Славку, мог отложить его.

Воронова что-то сказала, но так тихо, что мне не удалось разобрать слов.

— Нет. Я уже говорил, что это не я, — снова раздался голос Валентина, а Энджи наконец-то вывела изображение на экран. Славка сидела за столом, руки в стяжке так крепко, что на запястьях раны, боком к экрану, волосы в беспорядке, разбита губа. А Красногорский к ней лицом, значит, спиной к двери. Но видно было только одну руку, и она оказалась пуста. На столе, подоконнике, острове оружия не было. Я его не видел, сделал еще один осторожный шаг, вжимаясь спиной в стену, продолжая следить за тем, что происходило на кухне.

Надо, чтобы ублюдок повернулся. Славка, заставь его повернуться.

Лава опять задала какой-то вопрос, смотрела прямо на мудака, не отрываясь, не мигая, стиснув в кулаки руки, упрямо вздернув подбородок. Злой упрямый взгляд, кривились презрительно уголки губ, наверняка, Красногорский бесился из-за этого. Ожидал увидеть страх, а увидел лишь злость и сожаление.

— Она все продумала, — Валентин провел рукой по волосам, правую я все еще не видел, но следующий шаг все-таки сделал. Пальцы у Валика тряслись. И это хорошо, значит, он не так спокоен, как хочет казаться.

— Составила план сразу, как только выяснила, что Сухоруков вышел. Выследила его, убила, а потом покончила с собой.

— Ты знал… — Лава не спрашивала, она утверждала. — И не стал мешать.

— Не стал. Это то, чего она хотела — убить Деда и уйти к Диме. Она жила только ради мести Светозару, я бы не смог ее остановить даже, если бы захотел.

— Почему не похоронил? Зачем в доме оставил?

Возможно, показалось, но на миг Валентин как будто растерялся, словно не хотел или стеснялся говорить. Пальцы на руке, которую я видел, задрожали сильнее.

— Я любил ее. Любил сильнее, чем собственную мать, — пожал он все-таки плечами, и, судя по тону, по наконец-то появившимся в нем хоть каким-то эмоциям, тема была Красногорскому неприятна. — Но… что тебе объяснять? Ты не знаешь, что такое любовь. Ты никогда никого не любила.

— А Фирсов? Его зачем убил?

— Он — сопутствующий ущерб, — спокойно и ровно на этот раз ответил Красногорский. — Вообще, у вас удивительно много крыс, Слава, — мудак немного повернул голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Замолчал.

Давай же, повернись так, чтобы я видел вторую руку. Ну!

— Разраб, который на тебя работает, тоже из Иннотек? Кто он?

Но Валентин проигнорировал вопрос, только снова провел по волосам.

А до меня вдруг донеслись звуки сирен с улицы. Едва слышные отголоски и все-таки я их слышал.

Хорошо. По-идее, Черт и его люди должны быть еще ближе.

— Тебя многие в твоем офисе ненавидят. Наверное, чувствуют, какая ты на самом деле. Знают, что ты убийца, Стася. Ты столько жизней забрала, и все как будто не про тебя.

— Я не трогала Дыма, — упрямо повторила Славка. — Мы с ним были лучшими друзьями, как вы со Свет…

— Не смей! — рыкнул Валентин. — Это я был его лучшим другом. Мы со Светой! Он приходил ко мне вместе с мамой Катей, мы ходили к ним. А ты все испортила! Убила его… и маму Катю! Хочешь расскажу, как она умерла?

Красногорский немного сдвинулся, но недостаточно, чтобы я мог увидеть оружие, если оно было, недостаточно, чтобы мог понять. Только Славка побледнела и распрямила плечи, впилась взглядом в лицо придурка. Я пригнулся и сделал еще шаг. Если через две минуты ничего не изменится, пойду так. Надо только все сделать быстро.

— Я сам принес бутылку. Заранее, потому что пообещал, сама бы она не смогла. Купил и принес, и смотрел, как она себя травит. Мама Катя долго умирала, несколько недель пила отраву. Сначала лишь небольшая слабость, потом головная боль и рвота. Сильнее и сильнее, с каждым днем все хуже и хуже, пока она совсем… Она не вставала в конце, Стася. Даже руку поднять было тяжело. Ее рвало постоянно, кровоточили десны, и приходилось вытирать кровь, у нее ужасно болела голова. В последние дни она отказывалась от еды и почти не пила. А когда умирала… Она даже кричать не могла, потому что сил не было, только хрипела. Знаешь, на что похож этот звук? На треск сухих веток, Стася! — он снова провел дрожащей пятерней по волосам и наконец-то сдвинулся, чуть наклоняясь вперед. А я с трудом удержался от облегченного выдоха. Пистолет был. Лежал рядом с кофеваркой, ствол смотрел прямо на Лаву.

— Я вымыл ее, переодел и отнес вниз. Мы…

Дальше ни слушать, ни ждать смысла не было. Вой сирен был совсем близко. Если он очухается невовремя…

Я положил телефон на пол, подобрался, напрягая каждую мышцу и кость в теле, натягивая собственные нервы до предела, до звона и боли. И вломился на кухню, врезаясь в Красногорского не глядя, сметая урода, наваливаясь сверху всем телом. Кулак врезался в челюсть с такой силой, что хрустнули костяшки. Я не обращал внимания на его трепыхания, почти не чувствовал ответных ударов, вообще не уверен, что они были, что он пробовал сопротивляться, как-то бороться, что пытался меня скинуть. Просто бил. Продолжал вколачивать в него кулаки, неспособный даже на рычание. Ничего не видел перед собой, ничего не слышал, даже Славкин голос не долетал.

За все, сука!

За несколько месяцев Славкиных нервов, за страх в ее глазах, за дрожь по ночам, за слезы и за то, что заставил ее вспомнить. За каждую гребаную анонимку. За сраные смайлики и это уродское «Превет, Стася», за имя, которое она ненавидит, за аварию и синяки на шее после Мирошкина.

Под моими кулаками хрустели и трещали его кости, кровь и сопли заливали рожу, он что-то хрипел и дергался, но я не понимал. Просто снова бил. До остервенения, почти до полной потери контроля, под дых, по ребрам и животу, наверняка ломая кости, и снова по роже.