— Он очень молод, этот мальчик. Слишком молод. Скажу вам честно, Франка: если Харрисону будет причинен вред, Джанкарло убьют там, где застанут.

— Зачем говорить об этом мне?

— Он был вашим любовником, Франка. — Слова эти Карбони произнес с омерзением. — Вы облекли в форму его телячью любовь. Он это делает ради вас.

Фургон поехал медленнее, это значило, что они приближаются к северо-восточной части Рима. Сирены яростно вопили, требуя, чтобы фургон пропустили вперед. Карпентер наблюдал за женщиной, впавшей в молчание, как если бы она обдумывала, что ей сказали.

Их всех окутывало покрывало теплого воздуха, и с ее лба от линии волос по красиво вырезанному носу струился пот.

— Что вы мне предлагаете?

— Я предлагаю вам шанс спасти жизнь Баттистини. Он не вашего поля ягода, Франка. Он не человек наповцев, он еще мальчик. Вы пробудете в тюрьме много лет, не менее двадцати. Помогите нам сейчас, и это будет принято во внимание во время вашего процесса. К вам отнесутся со снисхождением.

Будто под действием инстинкта ее рот презрительно искривился, но потом принял прежние нежные женственные очертания.

— Вы просите меня обеспечить безопасность англичанина?

— Да, мы именно этого просим.

— И я буду говорить с Джанкарло?

— Вы будете с ним говорить.

Карбони жестко посмотрел на нее, ожидая ответа, понимая, что многое в его будущем зависит от этих нескольких минут беседы. Ее кожа была белой, как бледная кожа жителей подземелья, волосы аккуратно причесаны, но она казалась усталой до изнеможения.

— Он очень молод, — пробормотала женщина. — Всего лишь мальчик. Всего лишь пара неуклюжих маленьких рук…

— Благодарю вас, Франка. Ваш поступок будет вознагражден.

Карпентер не знал, о чем они договорились. Карбони откинулся назад на своем неудобном сиденье, опираясь на металлическую стенку, а Тантардини сидела очень тихо, и только ее пальцы играли звеньями цепи, прикрепленной к ее запястьям. Она тоже не носила бюстгальтера. Чертовски прекрасное зрелище. Должно быть, ее блузка села во время последней стирки. Брось это, Арчи.

Карбони казался довольным. Видимо, они пришли к какому-то согласию.

Фургон теперь ехал к внутреннему городу со стабильной скоростью.

* * *

Только когда последний из них шумно протопал через низкие желтые кусты дрока под соснами, Виолетта Харрисон снова раскрыла глаза. Под деревьями было слишком темно, чтобы она могла видеть, но еще долго слышала шум его спотыкающихся шагов и то, как он звал товарищей. Боль в ее теле была сильной и острой, и ее коже становилось холодно. Но холод был ничто по сравнению с мучительными ранами, нанесенными ей мальчиком Марко и его друзьями. Хуже всего было там, где на ее бедрах сливались белизна и загар, в верхней нежной части бедер. Там, где образуются синяки. Она не плакала. Была за пределом слез и угрызении. Ее внимание сейчас сосредоточилось только на том, что она пыталась оценить силу боли. Царапины на ее лице болели, там, где ногти вцепились в ее щеки, когда она извивалась и пыталась сбросить их с себя, жесткие выступы земли глубоко впивались в нежную мякоть ее ягодиц.

Сначала все было так, как она это спланировала, как диктовала ее фантазия.

Она и мальчик Марко ушли вместе от жары пляжа в тень сосновою полога. Узкая тропинка среди кустов дрока, которые хлестали ее по голым ногам ниже каймы ее свободного пляжного платья, привела их к месту, которое было скрыто, где кустарник образовал крепостную стену интимности. Опустившись на землю, она сняла платье через голову. Слов или приглашения не требовалось, потому что все было предназначено оставаться недосказанным и безмолвным. Сначала верхняя часть купального костюма бикини. Она ослабила застежку, но руки ее прыгали от волнения. Потом она сняла чашечки купальника, и увидела, что мальчик задыхается, что он обезумел. Его пальцы схватили ее, и Виолетта Харрисон легла на спину, предлагая ему себя, предоставляя свое тело. Пальцы на гладкой коже ее живота и спускающиеся ниже, ощупывающие ее, ищущие ее, и она, запустившая руки в темные кудрявые волосы. И тогда она услышала хихиканье тех, кто за ними наблюдал, она испугалась, закрыла руками грудь, скрестив их на груди, но они налетели, как гиены на добычу. Каждый из двоих держал ее за руку, а Марко раздвигал ее колени, раня ее ногтями и стаскивая с нее тонкую ткань трусиков-бикини. Нежная почтительная улыбка исчезла с лица Марко, и она увидела обнаженные зубы крысы. Сначала Марко, проникший в нее глубоко и грубо, причинил ей боль, потому что она не была готова. А когда он истратил свои силы, подошла очередь его первого друга, ее рот зажали рукой, а руки прижали к земле и держали прижатыми, как при распятии. За первым другом последовал второй, потом снова Марко, и за это время не было сказано ни слова. Только движение бедер и избыток их возбуждения, потому что они делали нечто запретное. Это было слишком хорошо, чтобы пропустить случай, удачу Марко. И было справедливо, что он разделил ее с друзьями. Последний даже не справился с задачей и, когда она плюнула ему в лицо, а его друзья подбадривали его криками, он провел ногтями по ее щеке, и она почувствовала, как теплая кровь стекает по коже. Он откатился от нее и только смотрел, как двое других мальчиков совершали насилие.

Слезы придут позже, дома, в ее квартире, в их доме, когда она будет снова думать о Джеффри.

Она встала, нетвердо держась на ослабевших ногах, и сказала громко:

— Да поможет мне Бог, чтобы он никогда не узнал.

А что, если это было время, когда он готовился к смерти, что, если это был момент, когда он цеплялся за образ Виолетты? Что, если именно теперь он искал ее, когда она шла по тропинке в незнакомом лесу, и одежда ее была смята, скромность оскорблена, когда над ней насмеялись и надругались?

Господи, пожалуйста, пусть он никогда не узнает. Никогда. Она ведь даже не поговорила с ним, когда он уходил из дома в то утро. Она лежала в постели, в туго облегавшей ее ночной рубашке, слыша, как он двигался по квартире, но она не окликнула его, потому что никогда этого не делала, потому что они говорили только о банальных вещах.

— Прости меня, Джеффри. Пожалуйста, пожалуйста.

Только если Джеффри умрет, он никогда не узнает. Только тогда она будет уверена, что сохранит свою тайну. А он должен жить, потому что она предала его и совсем