Между тем шведское государство всеобщего благосостояния продолжало расширяться и развиваться. Швеция не только предоставляла все более щедрые социальные блага, но и предоставляла их на одинаковом уровне всем гражданам в духе Отчета Бевериджа. За существенными выплатами по безработице и медицинской страховке последовали пособие матерям и семьям с детьми, а также эгалитарная система образования – результат попыток «демократизировать шведскую школьную систему». Благодаря этим программам страна оказалась в авангарде борьбы с бедностью, что стало огромным достижением со времен Великой депрессии, когда взлетевший до небес уровень бедности не только порождал атмосферу страха и неопределенности, но и угрожал разрушить демократическую политическую систему, как это произошло в Германии.

В рамках нашей концепции ключевым фактором является не просто значительное расширение роли и способности шведского государства, но тот факт, что оно происходило одновременно с углублением демократии и усилением контроля со стороны общества; способность общества увеличивалась теми же темпами, что и способность государства. У этого процесса наблюдается несколько граней. Во-первых, любое расширение роли государства порождает обеспокоенность по поводу «элитного захвата» – то есть по поводу того, что растущее влияние государства станет инструментом для ограниченного количества предприятий или представителей узких кругов, получающих личную выгоду за счет общества. Основным препятствием для такого типа захвата государственных институтов было то, что весь этот процесс происходил под руководством СДРПШ, партнерами которой были профсоюзы, помогавшие ей контролировать и администрировать систему. Универсальный характер социальных программ снижал вероятность того, что они станут всего лишь инструментом в руках элиты, и дополнительно способствовал развитию социальной сплоченности и чувства причастности к происходящему среди всего населения, а это, в свою очередь, мобилизовывало общество на их поддержку.

Во-вторых, основным поводом для беспокойства Хайека было увеличение государственного сектора в экономике, которое могло происходить за счет бизнеса в целом – например, посредством национализации и экспроприации капитала. Швеция снизила такую вероятность тем, что вовлекла бизнес-сообщество в социал-демократическую коалицию после Сальтшебадена. В этом контексте показательно, что СДРПШ последовательно отказывалась от партнерства с коммунистами и держалась подальше от национализации или открытой экспроприации прибыли или капитала. Порой профсоюзы настаивали на том, чтобы принять меры по дальнейшему увеличению заработных плат, но СДРПШ обычно отвергало их предложения. Одним из исключений, иллюстрирующих степень общественного контроля, стала реакция на попытки профсоюзов и СДРПШ изменить условия модели централизованного установления зарплат Рена – Мейднера посредством создания «фондов получателей заработка» для компенсации «чрезмерной прибыли» высокопродуктивных фирм, по-прежнему выплачивающих зарплаты согласно принятым в отрасли нормам. Когда выяснилось, что учреждение таких фондов угрожает разрушить саму коалицию, лежащую в основе шведской социал-демократии, противодействие им усилилось. Это вынудило СДРПШ пойти на уступки, и в конечном итоге она в 1976 году впервые потеряла власть.

В-третьих, расширение государства совпало с углублением демократии. Когда все основные партии Швеции приняли главные положения социальной демократии, у электората появился выбор между различными партиями, предлагавшими различные пути воплощения социал-демократического подхода и отказывавшимися от наиболее экстремальных мер, таких как создание фондов получателей заработка, предложенное профсоюзами и СДРПШ в 1970-х годах.

Наконец, параллельно с этими изменениями также изменялись шведская бюрократия и судебная система, что особенно проявилось в ходе администрирования этих программ и совместного с профсоюзами контроля за ними. В процессе они обрели необходимую компетенцию для осуществления социальных программ и ограничения злоупотреблений системой.

В целом шведское государство успешно решало новые, вызванные экономическим кризисом проблемы, расширяя как свою роль, так и свою возможность. В противоположность страхам Хайека этот процесс не проложил дорогу к тоталитаризму. Напротив, поскольку расширение государства достигалось с помощью коалиции рабочих, фермеров и бизнеса, и из-за того, что эффект Красной королевы привел к общественной мобилизации, сдерживавшей государство в определенных рамках, шведская демократия в процессе этих перемен не только не ослабла, а даже укрепилась.

* * *

Хотя детали шведского опыта уникальны, параллели с ним наблюдались в некоторых других странах. Дания и Норвегия построили схожие государства всеобщего благосостояния, хотя способы создания коалиций в них различались. Германия после Второй мировой войны также создала социальное государство с высоким уровнем государственной способности и контролем со стороны общества.

В равной степени интересен и американский опыт. Ф. Д. Рузвельт боролся с теми же экономическими и социальными потрясениями, что и СДПШ, но был вынужден действовать в условиях общества, разделенного по расовому и региональному признакам, да к тому же с большей подозрительностью относящегося к действиям правительства. Тем не менее его ранние инициативы, в том числе принятый в 1933 году Закон о восстановлении национальной промышленности (NIRA) и основание Управления регулирования сельского хозяйства, были ориентированы в том же направлении, то есть расширяли способность государства, создавали сеть социальной защиты и помогали восстановиться экономике. Эта программа также старалась привлечь как рабочих, так и фермеров. Раздел I закона NIRA формулировал примерно те же меры в области промышленности, что приняла СДПШ, а фермеров администрация президента поддерживала благодаря повышенным ценам на сельскохозяйственную продукцию. В обоих случаях изначальные планы Рузвельта подразумевали административный контроль и вмешательство, как и в Швеции. Но условия в США отличались от условий в Швеции; закон NIRA столкнулся с сильным противодействием, и от многих его положений пришлось отказаться или осуществить их иначе, чем задумывалось. Но несмотря на то, что планы Ф. Д. Рузвельта были размыты и стали больше соответствовать принятой в США модели государственно-частного партнерства, в некоторых отношениях они добились примерно тех же целей, что и «политическая торговля» в Швеции, а заодно фундаментальным образом изменили регулирование и администрирование экономики США.

Многочисленные дебаты в области экономики и социологии посвящены балансу между государством и рынком. Насколько следует допускать вмешательство государства в экономику? Каковы верные размах и степень регулирования? Какие сферы деятельности следует оставить рынку, а какие закрепить за государством? В учебниках часто пишут, что государству следует вмешиваться только в строго определенных обстоятельствах. Среди них – наличие «внешних факторов», возникающих в результате действий отдельных игроков и воздействующих на других таким образом, что это воздействие невозможно устранить посредством рынка – например, загрязнение окружающей среды; это может быть «общественное благо», то есть польза, которую получают все члены общества, например, бесплатная инфраструктура или национальная оборона; это могут быть ситуации с преобладающей «асимметричной информацией», когда некоторые участники рынка не могут адекватно оценить качество предоставляемых ими продуктов и услуг. Также среди них может быть наличие монополий, которые необходимо регулировать, чтобы они не устанавливали слишком высокие цены или не занимались хищнической деятельностью с целью вытеснить своих конкурентов. Кроме того, вмешательство государства необходимо для предоставления социального обеспечения или для ограничения неравенства посредством перераспределения. Важный постулат такого идеального подхода состоит в том, что, стараясь повлиять на распределение доходов в экономике, государство должно минимизировать свое воздействие на рыночные цены и вместо этого для достижения своих целей полагаться на налоги и пособия.