— Сказать по правде, — отозвался Шерман, — я даже не знаю, где наскрести денег, чтобы заплатить… — он махнул рукой в сторону библиотеки, где окопался Оккиони. — В этом гражданском иске учтено все. Они зарятся даже на ежеквартальную долю прибыли, которую я должен был получить в конце этого месяца. Представления не имею, как они о ней узнали. Даже называют ее служебным шифром: «пирог Б». Должно быть, у них есть свой человек в «Пирс-и-Пирсе».

— «Пирс-и-Пирс» ведь о вас позаботится, правда же?

— Ха. В фирме «Пирс-и-Пирс» меня уже списали вчистую. Понятия взаимовыручки на Уолл-стрит не существует. Может, когда-то она и была — так, во всяком случае, по словам отца выходит, — но теперь нет. Всего один раз мне позвонили с фирмы, и то это был вовсе не Лопвитц. Звонил Арнольд Парч. Спросил, не могут ли они чем-нибудь помочь, и не чаял, как бы скорей повесить трубку, — вдруг я что-нибудь эдакое удумаю. Да что «Пирс-и-Пирс»? Все наши друзья повели себя так же. Жена не может договориться даже с кем бы поиграть дочке. Ребенку шесть лет…

Он замолк. Внезапно ощутил неловкость, что так выставляет перед Киллианом свои личные обиды. Чертов Гарланд Рид с женой! Не дают Кэмпбелл поиграть с Маккензи! Выдумывают какие-то совершенно дикие причины… Гарланд ни разу даже не позвонил, а они знают друг друга всю жизнь. Ну, хоть Роли звонит, нашел в себе смелость, и то ладно. Три раза звонил. У него бы, пожалуй, хватило духу даже зайти… если эти «судьи — мы» освободят когда-нибудь Парк авеню… Может, и зайдет еще…

— Чертовски хорошо отрезвляет, когда видишь, как быстро все покатилось, едва сдвинувшись, — сказал Киллиану Шерман. Ему вовсе не хотелось пускаться в откровенности, но он не мог с собой сладить. — Все твои связи, все люди, с которыми ходил в школу и в колледж, люди из твоего клуба, люди, с которыми вместе ездил обедать, — все на тонкой ниточке, Томми, все эти связи, из которых состоит жизнь, и когда ниточка рвется… хлоп!.. И все… Дочку ужасно жалко, малышку мою. Будет горевать по мне, своему папе, по тому папе, которого помнит, и ей невдомек, что он уже мертв.

— Что за чертовщину вы несете? — встревожился Киллиан.

— Вам-то ведь не приходилось влипать в такое. Не сомневаюсь: навидались вы всякого, но сами через это не проходили. Не могу объяснить, что я чувствую. Могу сказать только, что я уже мертв, или что мертв тот Шерман Мак-Кой из клана Мак-Коев с их йейлями, парк авеню и уолл-стритами. Само ваше «я» — не знаю, как объяснить это, но если, не приведи бог, что-либо подобное когда-нибудь случится с вами, вы поймете, что я имею в виду. Твое я… это другие люди — все те, с кем ты связан, — и это все висит на тоненькой ниточке.

— Нуууууу, Шерман, — протянул Киллиан. — Стоп, стоп, стоп, Когда идет война, философствования ни к чему.

— Хороша война.

— Да вы что же это в самом-то деле! Эта статья в «Дейли ньюс» очень важна для вас. Вейсс там не иначе ошизел от злости. Мы же весь камуфляж скинули с того блатного негритоса, которого он держит в свидетелях. С Обэрна. Теперь у нас полностью сформирована своя версия. И сразу у людей появилось основание поддерживать вас. Мы же четко расписали: вы чуть не стали жертвой, попали в засаду, вас хотели ограбить. Это всю картину меняет в вашу пользу, и мы не скомпрометировали вас ни вот на столечко.

— Поздно.

— Что еще такое, что значит поздно? Имейте чуточку терпения. Пока нам это нужно, Фланнаган из «Ньюс» будет дудеть в нашу дудку. Поганец-бритт, этот чертов Фэллоу из «Сити лайт» уже мозги себе вывихнул с этой историей, теперь схавает, что я ему ни подсуну. Последнюю статью так написал, точно под мою диктовку. Мало, что назвал этого Обэрна, но и тюремную фотографию, что раздобыл Куигли, тоже не забыл! — Киллиана распирала радость. — К тому же включил в статью тот факт, что две недели назад Вейсс называл Обэрна «королем крэка с Вечнозеленой аллеи».

— Ну и что это меняет?

— Да выглядит скверно. Если у тебя парень сидит в тюрьме за серьезное преступление и вдруг вылезает в свидетели, чтобы ему скостили срок или вообще выпустили, это выглядит скверно. И присяжные на это смотрят косо, да и пресса тоже. Будь на нем административный какой-нибудь проступок или мелкое правонарушение, еще куда ни шло: считалось бы, что по малости срока ему это почти все равно.

— Я вот одного никак понять не могу, Томми, — сказал Шерман. — Зачем Обэрн, изобретая свою историю, придумал, что это я был за рулем? Почему не Мария, которая вела машину, когда мы Лэмба стукнули? Обэрну-то какая разница?

— А ему иначе нельзя. Он ведь не знает, вдруг кто-нибудь видел вашу машину непосредственно перед тем, как был сбит Лэмб, и сразу после этого. И ему надо было как-то объяснить, почему вы были за рулем вплоть до того момента, когда это произошло, а она — когда уезжали. Если скажет, что вы остановились, а потом поменялись с ней местами, и, отъезжая, она сбила Лэмба, тогда логичный вопрос будет: «А зачем они остановились?» и логичный ответ: «Потому что какой-то подонок типа Обэрна устроил на дороге препятствие и пытался их грабануть».

— А этот, как его, Фланнаган — он ведь ни во что такое не вдается.

— Правильно. Заметьте-ка, я ему ничего вообще не говорил — была женщина в машине, не было… Когда до этого дойдет, нам надо, чтобы Мария оказалась на нашей стороне. И еще заметьте: Фланнаган всю статью составил так, чтобы не напирать на то, что существует еще и «неизвестная женщина».

— С его стороны очень любезно. А это ему зачем?

— Так я же его знаю. Он тоже ирландец и всеми силами старается пробиться в Америке. Делает вклады в «Банк Взаимных Услуг». Америка — удивительная страна.

На короткое время у Шермана настроение на пару делений поднялось, но затем упало еще ниже. Виной тому было неумеренное воодушевление Киллиана. Очень уж Киллиан раскудахтался по поводу своей гениальной стратегии в этой «войне». Провел, видите ли, удачный рейд по тылам противника. Для Киллиана это игра. Если выиграет — прекрасно. Если проиграет… что ж, можно начинать следующую кампанию. Тогда как ему, Шерману, выигрывать нечего. А проиграл он уже почти все, причем невосполнимо. В лучшем случае можно надеяться сохранить остатки.

В библиотеке зазвонил телефон. Шерман опять сжался, но в дверях снова появился Оккиони.

— Мистер Мак-Кой, там мужик какой-то по имени Поллард Браунинг.

— Кто это? — спросил Киллиан.

— Он живет в нашем доме. Председатель правления кооператива.

Шерман перешел в библиотеку и взял трубку. С улицы вновь донесся рев, опять заорал мегафон… МАК-КОЙ!.. МАК-КОЙ!.. Без сомнения, весь этот гвалт так же хорошо слышен и у Браунингов. Можно себе представить, что тот по этому поводу думает.

Однако голос в трубке звучал довольно дружелюбно.

— Как держишься, Шерман?

— Ну, нормально, наверное, Поллард.

— Я бы хотел зайти повидать тебя, если я тебя этим не слишком обременю.

— Ты дома?