гётевского «Учения о цвете». Гёте, считавший свой труд абсолютно новой, новаторской теоретической разработкой, был вынужден узнать от Шопенгауэра, что его заслуга заключается лишь в сборе верных наблюдений, но никак не в создании подлинной теории. «Если я сравню Ваше учение о цвете с пирамидой, то моя теория будет ее вершиной, т. е. той неделимой математической точкой, из которой выходит все величественное здание и значение которой столь существенно, что без нее пирамиды не было бы вовсе, тогда как снизу всегда можно отсечь ее часть, притом что она по-прежнему будет оставаться пирамидой»[1412]. Шопенгауэр мог рассчитывать на то, что Гёте также знаком с трудами Аристотеля и знает, что сущность (идея) вещи (материи) заключается в энтелехии ее формы. И смысл этого сравнения с пирамидой сводится к тому, что Гёте должен воспринимать свой труд как материю, которую пробудил к жизни дух шопенгауэровской теории. Самоуверенность Шопенгауэра набирает обороты, и вот уже из-под пера молодого философа выходит следующая фраза: «Я с непреложной уверенностью осознаю, что создал первую истинную теорию цвета, первую с тех пор, как вообще началась история науки»[1413].

Не стоит забывать: для Гёте «Учение о цвете» – это тот труд, который, по его мнению, обеспечил ему «превосходство над многими»; в этой сфере он чувствует себя Наполеоном духа. И вот теперь никому не известный философ, не достигший и тридцати лет, утверждает, что лишь благодаря ему учение Гёте удалось поднять на уровень настоящей теории, хотя его – и это уже верх наглости! – эта тема занимала лишь между прочим. Гёте посвятил учению о цвете полжизни, а у этого философа хватило дерзости написать: «Я тоже, за исключением нескольких недель, занимался этим [трактатом о цветах] лишь между делом, постоянно держа в голове другие теории, помимо учения о свете»[1414].

В ответе Гёте на столь заносчивое письмо удивляет дружеское спокойствие и невозмутимая ирония. Намекая на философский субъективизм Шопенгауэра, Гёте пишет: «Кто сам склонен выстраивать весь мир, исходя из субъекта, не станет отрицать, что субъект в своем проявлении – это всегда лишь индивид, и чтобы сохранить свое своеобразие, он нуждается в известной доле истины и заблуждений. Однако ничто не разделяет людей больше, чем эти два ингредиента, смешанные в разных пропорциях»[1415].

Шопенгауэр предпочитает не замечать, что этой фразой Гёте выносит окончательный приговор всей этой истории, и дальнейшего общения ждать не следует. Но чего же ждет Шопенгауэр? Ждет ли он, что Гёте напишет ему: да, Вы подняли мои разрозненные наблюдения на уровень настоящей научной теории? Просто поразительно, молодой человек, как всего за несколько недель Вам удалось успешно завершить труд всей моей жизни! И я спешу познакомить общественность с Вашим трудом, благодаря которому мой вклад предстанет в истинном свете!

Быть может, Шопенгауэр действительно надеялся на что-то подобное. Во всяком случае, он ждал от избранного им духовного отца благословения для своего сочинения о цвете. Гёте отказывается принимать навязываемую ему роль, но, несмотря ни на что, по-прежнему уважительно относится к этому ученику, который сам слишком любит поучать. И возвращает ему рукопись с просьбой «вкратце»[1416] изложить высказанные в ней идеи, чтобы он при случае мог на них сослаться. С небрежным великодушием относится он к этому молодому человеку, который решает у себя в голове проблемы воистину вселенского масштаба. Что ж, сочинение Шопенгауэра о цвете выходит без гётевского благословения.

В «Анналах» Гёте пишет: «Доктор Шопенгауэр как доброжелательный друг принял мою сторону. Мы о многом беседовали с ним в полном согласии, но, в конце концов, нельзя было избежать взаимного отдаления, подобно тому, как два друга, шедшие дотоле вместе, подают друг другу руки, но один хочет идти на север, а другой – на юг, и тогда они очень быстро теряют друг друга из виду»[1417].

Глава двадцать восьмая

Гёте впервые меряется силами с Каролиной Ягеманн. Конфликт в театре. Работа над «Избирательным сродством». Роман как «вторая часть теории цвета». Химия человеческих отношений. Насколько свободна любовь? «Сознание – оружие непригодное». Внутренняя природа в значении судьбы. Отмежевание от романтиков. Метафизика и физика половой любви. Природа как пропасть. Отречение

Еще готовя к печати отдельные главы «Учения о цвете», Гёте позволил себе некоторое отклонение от темы, которое сам, впрочем, называл «второй частью теории цвета»[1418]. 11 апреля 1808 года он начал работать над текстом, изначально задуманным как небольшая вставная новелла для «Годов странствий Вильгельма Мейстера»; в итоге у него получился роман «Избирательное сродство», который сам Гёте считал едва ли не лучшим из всего, что он до сих пор написал. В письмах он с гордостью рассказывает о своем новом произведении, а в переписке с Цельтером особо подчеркивает, что, собственно, цель написания этого романа заключалась в том, чтобы «снова беспрепятственно беседовать с далекими друзьями»[1419]. Это снова роман-шарада, который, чтобы понять его правильно, нужно прочесть по меньшей мере трижды. «Я многое вложил в него, – пишет Гёте Цельтеру, – а кое-что и запрятал. Пусть и Вам доставит удовольствие открытие этих тайн»[1420].

Летом 1808 года, во время отдыха в Карлсбаде, Гёте продиктовал первую часть романа и полностью продумал его сюжет. Встреча с Наполеоном и связанные с ней события заставили его отложить литературную работу. Конфликт в театре в конце 1808 года стал причиной еще одного перерыва. Гёте пришлось на время оставить и «Учение о цвете», и «Избирательное сродство», ибо произошло нечто такое, что потребовало его полного внимания и участия.

Актриса Каролина Ягеманн, к тому времени уже прочно занявшая место любовницы герцога, решила помериться силами с интендантом Гёте. В ноябре 1808 года на веймарской сцене уже во второй раз готовилась сложная и дорогостоящая постановка оперы Фердинандо Паэра. Тенор Отто Морхардт не мог участвовать в спектакле по причине охриплости, подтвержденной врачом. Для Ягеманн, талантливой актрисы и певицы, к тому же хорошо разбиравшейся в тонкостях театрального дела, это было примером безответственности и нерадивости работников, ставшим возможным потому, что театром, по ее мнению, руководил некомпетентный человек – Гёте. Ягеманн убедила герцога в необходимости наказать Морхардта в назидание другими. Актер был помещен под домашний арест, а от Гёте потребовали немедленно уволить его из театра и выслать из страны без выплаты гонорара. Гёте не мог на такое пойти. Он не хотел, чтобы какая-то актриса, пусть даже самая талантливая, предписывала ему, как вести дела. 10 ноября 1808 года он обратился к герцогу с