Такое решение Ёсико понравилось. Она всегда боялась, что ей придется выйти замуж по воле отца, но когда так и случилось, все выглядело не так ужасно.

Приведя себя в порядок, Ёсико прошла к бабушке.

– Ты видишь, где красное на моем кимоно?

Бабушка притянула Ёсико к себе, тыкалась носом в кимоно и пояс.

– Красное? Вот здесь красное. Знаешь, а я ведь забыла твое лицо. Хотелось бы мне посмотреть, какая ты у меня выросла.

Ёсико подавила улыбку. И погладила бабушку по голове.

Ёсико хотелось поскорее увидеть отца. Она не могла усидеть на месте и вышла в сад. Вытянула ладонь – дождь едва моросил. Подобрав полы кимоно, она стала заглядывать под все деревца подряд, шарить в траве. Под кустом хаги она заметила птенца. Сердце забилось быстрее, она подошла ближе. Птенец зарыл головку в перья и не двигался. Он не сопротивлялся, когда Ёсико посадила его на ладонь. Совсем слабенький. Ёсико посмотрела вокруг – матери не было.

Ёсико вбежала в дом.

– Бабушка, я нашла птенчика! Только он такой слабенький.

– Дай ему попить, – совершенно спокойно ответила та.

Ёсико налила в чашку воды, ткнула туда клювом птенца. Маленькое горлышко приятно задергалось. Наверное, ему полегчало – птенец запищал. Мать прилетела на писк, уселась на провода и заверещала. Птенец затрепетал в ладони Ёсико и откликнулся: «Пи-пи-пи».

– Вот и хорошо. Побыстрее отдай его матери, – сказала бабушка.

Ёсико вышла в сад. Сойка слетела с проводов и, усевшись на ветку сакуры, пристально смотрела на Ёсико. Та же протянула ладонь в сторону матери и осторожно поставила птенца на землю. Потом ушла за стеклянную дверь. Влекомая отчаянным писком задравшего голову птенца, мать перелетела поближе. Когда она уселась на нижней ветке ближней сосны, птенец растопырил крылья и попытался взлететь, но, проковыляв несколько шагов, упал. Снова запищал. Мать же боялась спуститься на землю. Но через какое-то время она все-таки прочертила прямую линию и слетела к нему. Птенец радостно заверещал. Он вертел головой, бил крылышками, требуя ласки. Мать, похоже, принесла ему что-то в своем клюве.

Ёсико хотелось, чтобы отец и ее будущая свекровь увидели сойку и ее птенчика.

[1949]

Лето и зима

1

Последний день праздника поминовения усопших пришелся на воскресенье.

Муж с самого утра отправился на школьный стадион смотреть городские соревнования по бейсболу. Забежал домой пообедать, потом снова ушел.

Пора уже готовить ужин, подумала Каёко. И тут вдруг вспомнила, что свое сегодняшнее летнее кимоно она купила еще до замужества в магазине неподалеку от дома. Она увидела его в витрине. Кимоно сняли для нее с манекена. Она проходила мимо этой витрины дважды в день – утром, когда отправлялась на работу, и вечером, когда возвращалась с электрички. Платья на манекене менялись в зависимости от сезона, но поза его оставалась прежней. Обычный захолустный магазин. Каёко с некоторым сочувствием думала о том, что манекену не слишком удобно стоять всегда в одном и том же положении.

Потом она стала примечать, что выражение лица манекена каждый день приобретает новые оттенки: на нем отражалось именно то настроение, в котором находилась Каёко, когда она проходила мимо витрины. Потом по манекену Каёко стала судить о том, в каком настроении она пребывает сегодня. Она стала относиться к нему как к прорицателю.

И когда Каёко выходила замуж, она купила себе то самое кимоно, которое было на манекене. О такой покупке уже не забудешь.

Каёко подумала, что в те времена у нее на сердце бывало по-разному – бывали светлые дни, бывали и темные.

Когда солнце уже садилось, вернулся муж – полы кимоно подвернуты и заткнуты за пояс, лицо под соломенной шляпой краснее красного.

– Жарко, в голове – туман какой-то.

– Да ты вспотел весь. Сходил бы в баньку.

– В баньку?

Мужу явно не хотелось никуда идти, но Каёко чуть не силой всунула ему полотенце с мылом.

Вот и хорошо, подумала Каёко – ей еще предстояло пожарить баклажаны. Муж всегда вертелся у плиты: поднимал с кастрюли крышку или сетку от мух, стоял над Каёко со своими советами – мол, так баклажаны не жарят. Каёко это раздражало, но он этого не замечал.

Вернувшись домой, муж отшвырнул банный сверток в сторону и рухнул на циновки гостиной. Лицо краснее прежнего, дышит тяжело. Каёко стала пристраивать ему подушку. Тут он вспомнил о ее существовании.

– Может, положить на голову холодное?

– Давай.

Она отжала мокрое полотенце и положила ему на лоб. Открывая доступ воздуху, раздвинула бумажные перегородки, стала обмахивать его большим круглым веером.

– Чего размахалась-то? Хватит.

Он сложил руки на груди и прикрыл глаза. Каёко отложила веер и помчалась покупать лед. Вернулась, положила его в грелку.

– Лед? Что-то он чересчур холодный.

Но не отказался, оставил грелку на лбу. Потом поднялся, вышел на веранду. Его вырвало какой-то белой пеной. Каёко поднесла стакан с соленой водой, но он даже не обернулся. Потом снова улегся на пол.

– Поел бы, проголодался ведь.

Краснота сошла с лица, оно стало каким-то зеленым.

– Возьми ведро, вытри блевотину.

После этого распоряжения дыхание мужа стало ровнее, и он заснул. Каёко некоторое время наблюдала за ним. Потом стала тихонько есть. Тут на крышу с шумом упали первые капли дождя, который перешел в настоящий ливень. Муж проснулся.

– У тебя там белье сохнет, забыла, что ли?

Каёко тут же бросила палочки для еды и побежала снимать белье. Пришла обратно.

– Эй, а бутылку мою пробкой заткнула?

И про бутылку забыла! Его лицо изобразило недовольство. Вздохнув, он снова закрыл глаза.

Плохой день выдался. Каёко проснулась – кожа зудела от укусов пробравшегося под сетку москита. Включив лампу, села на постель, стала поджидать. Но его нигде не было. Взяла веер, стала махать – думала, выгонит из какого-нибудь угла. Нет нигде. Тогда потушила свет, решила в темноте караулить. Наконец он сел ей на лоб. Тут она его и придавила. Все это она проделывала почти бесшумно – чтобы не потревожить сон мужа. Но сама уже заснуть не могла.

Проскользнув через стеклянную дверь, Каёко вышла на веранду.

Несмотря на полнолуние, было темно – небо заволокли тучи.

– Что это, не спишь, что ли? А утром тебя не добудишься, – раздался с постели недовольный голос мужа.

Каёко вернулась под сетку.

– Ты что, плакала?

– Нет.

– Лучше бы ты поплакала.

– Зачем мне плакать?

Муж повернулся к ней спиной.

2

Накануне Каёко поела несвежих устриц, и у нее разболелся живот. Но она не ложилась, сидела у жаровни и разговаривала с