выискать в недрах чувств хоть пылинку ненависти, хоть отголосок ярости, я так ничего и не отыскал. Сердце билось ровно, в жар не бросало, руки не потели. Случившееся со мной почему-то не вызывало во мне абсолютно ничего. А если ты не беспокоишься о чём-то – значит, к нему безразличен. Я уходил в полном безразличии к «Прайм-Тайм», своей карьере и Лос-Анджелесу.

– Что собираешься делать дальше?

– Напишу заявление об уходе и открою свой маленький салон. Давно мечтала.

– Удачи тебе, Мона. Только объясни мне ещё одну вещь. Когда я так перепил, что отключился… ты ответила на звонок. От девушки.

На сей раз Мона даже сумела подрумяниться от стыда.

– От Эммы, да.

– Зачем? – Только и выдохнул я. – Зачем было отвечать и ломать мою жизнь ещё сильнее?

Теперь Мона окончательно превратилась в оленёнка, в которого я целился из винтовки. Но я не собирался спускать курок. Отношения с Эммой уже не могли испортиться ещё сильнее.

– Ты обидел меня, Джейсон.

Вот тут-то я изумился по полной.

– Я тебя обидел? По-моему, всё было как раз наоборот!

– Когда отшил меня после тех трёх ночей. – От стыдливого оленёнка Мона будто по щелчку перешла к роли тигрицы. Так умеет только оскорблённая женщина. – Я думала, что могла бы понравиться тебе, а ты воспользовался своей тупой секретаршей и просто выбросил меня как мусор.

– Я никогда так не считал…

– Ну да, конечно.

– Ты ведь сама говорила, что хочешь поразвлечься.

– Никто не хочет быть вот так использованным и брошенным, Джейсон. А ты тут же нашёл мне замену. Вот я и хотела посмотреть, кто она. Кто лучше меня, что ты стал весь из себя такой верный и преданный парень. А заодно отплатить тебе за то, как ты обошёлся со мной.

Как ни крути, а я сам был виноват во всём. Неверные решения приводят к нежелательным последствиям. Мои привели меня сюда, к минуте, когда я стою с коробкой вещей и собираюсь покинуть работу, без которой не мог обойтись целых восемь лет. Но что ужаснее –любимая женщина ненавидела меня всей душой.

Эмма разговаривала с Моной. Бог знает, что они наговорили друг другу. Но это уже и не важно, ведь ничего не исправить. Я не хотел слышать больше ни слова, что могли сказать эти напомаженные, пережившие ни один укол пухлые губы. Не хотел задерживаться в этом высасывающем всю душу офисе и в этом жарком городе, напоминающий адский котёл.

Я мог бы поставить точку едким ругательством, посланием на три нелестные буквы, криком, выбивающим стёкла. Эта женщина помогла разрушить мою жизнь. Была штурманом в рубке, где я крутил штурвал. Но ничего из этого уже не спасёт мой корабль, не развернёт его от айсберга, не залатает пробоину.

– Прощай, Мона. – Отсалютовал я, открывая дверь. – Надеюсь, с салоном у тебя всё получится.

И ушёл под караул заинтересованных лиц, что уже без боязни или угрызений совести провожали своего временного начальника с коробкой к выходу. Капитан покидал судно. Уже в лифте я заметил, как улыбаюсь дураком, и набрал Вики.

– Джейсон! Ну что, ты там разобрался со всем этим? – Взволнованно залепетала сестра.

– Разобрался, Вики. Я еду домой.

Февраль

Джейсон

– Уходи.

Всего одно слово, а столько боли.

Я ненавидел «уходи» и потратил бы одно из желаний джинна из лампы на то, чтобы навсегда убрать его из всех словарей всех существующих языков.

После возвращения в Берлингтон я слышал его от Эммы трижды. И трижды уходил, подгоняемый в спину её хлёстким взглядом и попутным ветром. Я пытался снова и снова. Приходил на порог и стучался в надежде, что на этот раз она впустит меня и, если не попробует простить, то хотя бы выслушает.

В первый раз я притащил букет розовых роз, её любимых. Оббегал пять цветочных лавок и нашёл нужный оттенок только в магазинчике на окраине, после чего ещё полтора часа добирался до Деруэй Айленд по заметённым дорогам. Из Лос-Анджелеса похоже я привёз с собой не только чемоданы с личными вещами, но и снежную бурю.

Во второй раз принёс корзинку песочного печенья в форме Эйфелевой башни. Собственного приготовления, между прочим. Каждую покрывал глазурью из пакетика и заляпал всю кухню, так что мама чуть не отлупила меня полотенцем. Убил на готовку всё терпение и утро среды, хотя куда мне теперь было спешить?

В третий раз смастерил альбом-воспоминание о поездке Эммы в Берлингтон. Распечатал все те фотографии, что она отсылала мне во время своих экскурсий по моим любимым местам. Прибавил к ним те, что мы делали с моей семьёй на Рождество и день рождения Люка. Дополнил кое-чем из наших совместных дней любви. Специально ездил в лавку мистера Дункана за отборными листами картона, который дыроколил и сшивал красивой тесьмой, украшал вырезками из красивой бумаги и журналов на пару с Софи, которая была только рада помочь дядюшке в его любовной эскападе. Вышло неплохо. Калейдоскоп зимних приключений Эммы Джеймс.

Но оглядывая каждый новый подарок, глаза Эммы источали давно уже знакомое:

– Уходи.

И я уходил.

И конце концов перестал приходить.

Оставлял розы, печенье и альбом под дверью, которую заметало со всех сторон, переживая за их судьбу, как когда-то за судьбу Мейси. Разворачивался и уходил по тем же следам, что привели меня к дому. Проходя мимо логова мистера Леблана, видел, как дёргается занавеска в одном из окон, а потом и сам сосед появляется в дверях в заношенной клетчатой рубашке:

– Получилось?! – Кричал он сквозь ветер.

Но с сожалением поджимал губы, когда я качал головой. Кто бы мог подумать, что мы с ним забудем о ненависти и станем волноваться о любви? Две чёрствые буханки, которые Эмма смазала маслом своей доброты и нежности. Любой бы сухарь вроде нас смягчился и стал слаще.

Все домашние теми же глазами выпрашивали вердикт Эммы, когда я возвращался от неё. И видели всё то же покачивание головы.

– Ничего, сынок. – Клал свою руку мне на плечо отец. – Она ещё остынет.

Но сердце женщины не пирог, чтобы остывать. Оно горячее кипящего масла и часто брызжет в тебя раскалёнными каплями, прожигает кожу и оставляет ожоги на душе.

Все они хотели помочь, вот только Эмма и правда остыла. Все чувства прошли – я заметил это в её глазах. Они не смотрели на меня так, как в те счастливые дни, когда мы занимались любовью перед камином, ели омлет на завтрак