Отойдя от здания на полкилометра, он поймал такси и велел отвезти себя к парку Драйек. Пересек парк, сел на трамвай и поехал в Изенштайн.

Дорога заняла почти час.

В Изенштайне, побродив немного по переулкам и убедившись, что за ним не следует никакая тварь, Нойман горбатой улочкой поднялся к дому Ульриха Шмидта и постучал в дверь.

Шмидт открыл нескоро. Он был в грубой растянутой шерстяной кофте. Что-то странное топорщилось в правом рукаве.

– Что ты знаешь о пауках? – спросил Нойман через порог.

– Наконец-то, – сказал Шмидт. – Входи.

Венеция, 4 марта 1945. 15 часов

Вот и все, подумал Гуго, еще раз окидывая взглядом этот прелестный уголок Великого Города, Венецию, страну тихих грез и утонченных фантазий. Вот и все. Нужно было возвращаться, а значит – покидать захваченное тело, а значит – не иметь отныне ни малейшей уверенности в том, что можно будет в это тело вернуться. С захваченными телами вообще ни в чем нельзя быть уверенным – особенно если покидаешь их…

Он закрыл глаза и тихо ушел вниз.

Обратный путь был еще страшнее, он вел по множеству чьих-то смертей, а может быть, одной и той же смерти, размноженной и перелицованной, и умерши сквозь все эти смерти, Гуго рухнул в следующий труп, приподнялся и увидел у лица доски гроба, в котором он лежал, туго спеленатый, а рядом (в гробу?) сидел кто-то незнакомый…

Прошел еще миллион лет, пока Гуго не понял, где он есть и что нужно делать.

Возвращение в собственное обжитое тело… что может быть лучше? Ах, если б только не знать при этом, что можешь остаться в нем навсегда, до самой смерти, безвыходно…

Пришлось какое-то время отвести себе для отдыха. Гуго просто боялся, что в таком состоянии наделает глупостей.

Отдых заключался в том, что он постарался обиходить Эрику. Она – нет, не она, а ее пустая оболочка – послушно позволяла что-то делать с собой, но и только. Все, чего ему удалось добиться, – так это то, что она вымылась на камбузе горячей водой, кое-как оделась, поела – и теперь ходила за ним, как собачонка: хорошо еще, что молча.

Так прошел день. И, глядя в наступающие с востока сумерки, Гуго испытал первый приступ осознанного отчаяния, он уже был собой, но – только кровоточащей половинкой себя. И еще он подумал, что так, наверное, чувствуют себя люди, потерявшие неистово любимого человека. Именно этого – неистовой любви и потери – он еще не испытывал, но теперь понимал кое-что…

А потом Гуго, крутя вручную кабестан, выбрал якорь и завел мотор.

Аквитания, крепость Боссэ. 5 марта 1945. 03 часа

Только что села луна, и на горизонте ясно вырисовывались зубцы щетинистых холмов. За ними начинался лес Броселианда, лес странный, с легендами и опасностями. Последний лес единорогов. Там, в глубине его, на обширных полянах, стояли легкие летние дворцы аквитанских королей, и в одном из них завтра начнут собираться делегации воюющих внизу стран. Через два или три дня туда должны будут прибыть Властители: высшего ли ранга, или помельче, – этого пока не знал никто. Целью переговоров будет прекращение войны Германией – под гарантию амнистии всем военным преступникам…

Эйб почувствовал, что дышит слишком тяжело, и покосился на Розу. Она стояла и неотрывно смотрела в ту же сторону. Камни крепостной стены, старой, как самое время, готовы были раскрошиться под ее тонкими пальцами.

Она думает так же, как я…

На кузинах можно жениться, не во всех странах, но можно…

Вот кончится война…

Эйб холодно и четко знал, что шансов выжить – как у него самого, так и у Розы – примерно один к ста. Он слишком зажился на этом свете, с его-то склонностью к риску и чрезмерным упрямством… а Розе предстоят танцы с единорогами, что в чем-то тоже сродни многодневному штурму… во всяком случае, по надеждам на благоприятный исход…

Он заставил себя проглотить комок и вернуться от любви к ненависти.

Предатели. Гнусное мелочное отребье. Нелюди.

Они готовы довольствоваться бессильным Гитлером, готовы смыть с Гиммлера всю кровь, забыть миллионы замученных и убитых, лишь бы устроить все по-своему, получить перевес над Сталиным – и обрушиться на него объединенной мощью. Им мало выиграть эту войну – им нужен весь мир. Но и тогда они не успокоятся…

Потому что им нужен не этот мир.

Потому что, хотя сами они в массе своей и принадлежат к роду человеческому, стоят за ними – нелюди. Не-люди.

Кое-что Эйб об этом знал. Но никогда не мог заставить себя окончательно поверить – и тем более не мог никому ничего доказать. Он и не пытался доказывать, по правде говоря…

Потому что тогда не помогло бы ничего. Все, кто что-то узнавал о «Вевельсбурге», жили потом очень короткую жизнь, и смерть их зачастую бывала причудливой. Эйба спасло только молчание.

Теперь он пытался создать хоть какую-то стратегию – буквально из ничего.

Конечно, разработанный Дроздом план будем рассматривать как обманку. Для Дрозда же. Поскольку наверняка предпоследним секретным пунктом в этом плане идут «действия ликвидационной команды, зачистка местности, формирование следовой легенды»…

Вот под этот пункт Эйбу угодить категорически не хотелось.

Нападение планировалось произвести, переодевшись в черную эсэсовскую форму. При том, что многие из командос имели типичную еврейскую внешность, это казалось глупым. Но сомневаться в Дрозде не приходилось, значит, оставалось понять, для чего он это делает и на кого хочет перевести стрелки. И если отбросить совсем примитивные ходы (к которым вообще-то не склонен ни сам Дрозд, ни те, кто будет расследовать нападение), то получается… Абадон?

Получается Абадон. Легендарная крепость, символ последнего отчаянного сопротивления темным силам. Сопротивления, которое не могло спасти сам народ, но которое спасло честь народа. То, чем можно гордиться…

Значит, это оттуда будет нанесен удар… так, по крайней мере, будут думать все. Хорошо это или плохо? И что нам дает?

С точки зрения справедливости – пожалуй, хорошо. Пусть думают, что еще не все мы опустили руки, еще не все бросили оружие. Что мы можем бить, и бить больно. А главное – ответный удар будет нанесен в пустоту. Если вообще будет нанесен… в конце концов, Абадон стоит почти в центре Берлина. И, возможно, обнаружение такого следа не приведет к немедленной ссоре и драке наверху.

Опять все свалят на евреев… ну и пусть. Не привыкать.

После того, что наци сделали внизу, все прочее в счет не идет. А за то – вы нам заплатите. За каждого. Дорого. Очень дорого.

Бесконечно дорого. Я не берусь назвать цену.

И платить вы будете не золотом и не кровью…

Стоп. Все это – когда-нибудь после. Что нам дает знание – ну, предположение – что ответственность за бойню предполагается взвалить на гарнизон Абадона?