В этой же книге Алека Эпштейна приводятся воспоминания Давида Маркиша, сына расстрелянного еврейского поэта, сочинявшего на идише, Переца Давидовича Маркиша[369], о Викторе Луи: «Знакомство с ним, от греха подальше, творческие интеллигенты не афишировали — но бывать у него на даче бывали, и охотно. А Виктор Евгеньевич принимал хлебосольно, показывал картины, коллекционную бронзу, скульптуры Эрнста Неизвестного в саду, шесть или семь роскошных автомобилей в гараже... Но не для того робкие интеллигенты, знаменитые, наезжали в Баковку [где находилась дача Виктора Луи], чтобы любоваться картинами и машинами. А наезжали они затем, чтобы просить о помощи: помогите, Виктор, опять выезд за границу закрыли, держат, не пускают никуда. И Луи помогал: оформляли паспорт, выдавали командировочные. Кто у него только не перебывал в этой Баковке!.. “Приезжали в темноте, просили шёпотом, — мягко усмехаясь, рассказывал Виктор. — Чтобы коллеги не узнали”»14. Тут не надо особо гадать, как поступил Виктор Луи, чтобы помочь гению не быть загрызенным мелкими шавками.

Виктор Луи был человеком многослойным. Антон Хреков в своей книге о нём предпослал эпиграф, слова своего героя: «Я сделал, что мог. Пусть, кто может, сделает лучше». Я долго думал, что хотел сказать Виктор Луи этой фразой, настолько она уж очень общая и неопределённая по смыслу. И однажды, как кажется, понял, что имел в виду этот человек, обладавший многими талантами, добрым нравом и отзывчивой душой. В моём понимании этот эпиграф звучал так: «Я делал, что мог, живя среди людоедов. Пусть, кто может, сделает лучше, чтобы не быть ими съеденным». Речь идёт не о какой-то отдельной стране, а о всей нашей ойкумене. Не в сходной ли ситуации находится всякий выбивающийся из общей массы человек? Будь то Венедикт Ерофеев или Оскар Рабин, или Виктор Луи.

«Всё возвращается на круги своя» (Екк. 1:6). Эта крылатая фраза из ветхозаветной Книги Екклесиаста, или Проповедника, на протяжении многих веков оказывается востребованной. Люди в отличие от создаваемых ими цивилизаций внешне и психологически меняются не настолько неузнаваемо, чтобы всякий раз их популяция при переходе с одного цивилизационного уровня на другой принималась за пришельцев с удалённых от Земли планет.

Так и во времена растущей известности Венедикта Ерофеева в творческой среде советского общества актуализировалась в огрублённой и агрессивной форме, казалось бы, навсегда забытая тематика старого спора из XIX века между представителями двух идейных движений, оппозиционных политике Николая I, — славянофилами и западниками. Понятно, что за этой словесной перепалкой неусыпно наблюдало государево око, воплощённое в представителях Цензурного комитета, находящегося в ведении царя, и в высокопоставленных чиновниках Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. В недавние дни эту защитную задачу выполнял Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР.

Как писал выдающийся русский историк Сергей Фёдорович Платонов[370], в русском обществе в XIX веке «образовались два умственных течения»: политическое, приведшее к Восстанию декабристов, и философское, разделившееся на два направления — славянофильское и западническое1. Старшими представителями движения славянофилов были Алексей Хомяков, Иван и Пётр Киреевские, младшими — Юрий Фёдорович Самарин[371] и братья Аксаковы[372]. Лидерами западнического направления были Виссарион Белинский, профессор Тимофей Грановский и Александр Герцен.

Идеи славянофильства и западничества были неизбитыми и для образованной и либерально настроенной публики долгожданными. В основе воззрений славянофилов лежало представление, что каждый народ живёт своей самобытной жизнью, все стороны которой веками поддерживаются «народным духом». Понять, в чём заключается, из чего состоит, чего жаждет и на что направлен этот «народный дух», — задача русской интеллигенции. Сергей Платонов утверждал: «В отличие от европейского Запада, вся жизнь которого построена на рассудочности и начале личной свободы, Древняя Русь жила началами веры и общинности. На Западе государства и общества строились насилием и завоеванием; на Руси государство создавалось мирным признанием княжеской династии, а общество не знало внутренней вражды и борьбы классов. В этом и заключалось превосходство Руси перед Западом»2. Короче говоря, славянофилы объявили о необходимости самостоятельного пути развития России, учитывая духовное своеобразие русского народа. Те черты характера русского человека, которые сформировались в нём благодаря воздействию на него православной веры, «близкой истинному христианскому “любомудрию” древней восточной церкви»3. Сильная духом и «преимуществами общинного, “мирского” устройства Русь могла бы служить высоким примером для всего Запада и явить ему сокровища своего “народного” духа. Но этому помешала реформа Петра Великого. Она повела Русское государство на путь ненужных заимствований, воспитала образованные классы в чуждом западноевропейском духе и потрясла устои древнего русского быта»4.

Некоторые статьи Константина Аксакова — это обвинительный акт, направленный против деятельности Петра I и его преемников. Для него этот царь, который России дал тело (душу, как считалось, в неё вложила Екатерина II), взошёл на престол незаконно, в результате «военного переворота», с помощью стрельцов, а не был избран. Полезность его новшеств для Константина Аксакова сомнительна. В результате — к старым болезням прибавились новые. Писатель не может простить царю пролитой крови. Для него жестокость, даже освещённая высшими государственными целями, — путь в тупик. Подобные мысли приводили, могу представить, цензоров в ужас, о чём можно судить по сохранившимся документам. Можно увидеть на оттиске одной из статей Константина Аксакова, как цензор двумя параллельными чертами и горизонтальной подстрочной отметил предложение: «подвиг Петра совершался во лжи». Этот документ находится в Центральном государственном историческом архиве (Ф. 31.0. 1. Д. 281). Желающие могут убедиться.

На отсутствие благоговения перед личностью Петра I ещё можно было посмотреть сквозь пальцы. Но использование моральных критериев при оценке самодержавной власти, да ещё власти царя, которого Николай I считал идеалом государственного мужа, несомненно, воспринималось как опасное вольнодумство, как чуть ли не бунтарская идея.

Славянофилы видели в Церкви хранительницу народной жизни. В Церкви, сохранившей духовные ценности Киевско-Новгородской Руси.

Спрашивается: на что реально, сотрясая своими заявлениями воздух, могли рассчитывать славянофилы при существующем в России крепостном праве и полицейском характере самодержавной власти? Другое дело западничество. Ведь они всё-таки надеялись, что дух западной культуры укрепит их творческие силы в противоборстве с российским невежеством. Западники верили, как отмечает Сергей Платонов, «в единство человеческой цивилизации и полагали, что Россия стала цивилизованным государством лишь со времён Петра Великого, благодаря именно реформам Петра»5. Западники иронизировали над прекраснодушием славянофилов. «Самобытность», о которой те трубили на всех углах, представлялась им обыкновенной дикостью.