месте, где лес переходит в вересковые заросли и по обе стороны извилистой дороги с глубокими колеями разбросаны хижины деревни Хордл. Отряд уже выходил из нее; но когда рыцарь и оруженосцы нагнали своих, они услышали пронзительные крики и взрывы басовитого хохота в рядах лучников. Еще мгновение — и они поравнялись с последним рядом; там каждый шел, отворотившись от соседа, и ухмылялся. Сбоку от колонны шагал огромный рыжий лучник, вытянув руку, и, видимо, убеждал и уговаривал бежавшую за ним по пятам морщинистую старушонку, которая извергала потоки брани, сопровождая их ударами палкой; она лупила рыжего детину изо всех сил, хотя могла бы с таким же успехом лупить дерево в лесу: результат был бы тот же.

— Я надеюсь, Эйлвард, — сказал, подъезжая, сэр Найджел, — что вы никакой силы к этой женщине не применяли? Если бы это случилось, виновника вздернули бы на первом же дереве, будь он хоть самым отменным лучником на свете.

— Нет, достойный лорд, — ответил Эйлвард с ухмылкой, — тут к мужчине применяется сила. Он из Хордла, а это его мать, которая вышла приветствовать его.

— Ах ты, распутный лодырь, — выла та, едва переводя дух после каждого удара, — бессовестный, никудышный оболтус! Я тебе покажу! Я тебя проучу! Клянусь Богом!

— Тише, матушка, — сказал Джон, обернувшись и косясь на нее, — я лучник, я отправляюсь во Францию, чтобы наносить удары и получать их.

— Во Францию, говоришь? — завизжала старуха. — Останься здесь со мной, и я обещаю тебе побольше ударов, чем в твоей Франции. Если тебе нужны удары, так незачем идти дальше Хордла.

— Клянусь эфесом, старуха говорит правду, — заметил Эйлвард. — Тут ты их получишь достаточно.

— А ты чего лезешь? Ишь, бритый каторжник, нищий! — заорала разъяренная женщина, накидываясь на лучника. — Что, я права не имею побеседовать с собственным сыном, ты непременно тоже должен языком трепать? Солдат, а ни волоска на морде. Я видела солдат и получше, а тебе еще нужна кашка да пеленка.

— Ну, держись, Эйлвард! — закричали лучники среди нового взрыва хохота.

— Не перечь ей, друг, — попросил Большой Джон. — В ее годы такой нрав — дело обычное, она не выносит, если ей перечат. А у меня на сердце становится по-домашнему тепло, когда я слышу ее голос и чувствую, что она идет позади меня. И все-таки я должен вас оставить, матушка, дорога слишком кочковатая для ваших ног. Но я привезу вам шелковое платье, коли такое найдется во Франции или в Испании, а Джинни — серебряный пенни; поэтому до свидания, и Господь да сохранит вас.

Обхватив старушку, он бережно поднял ее, слегка коснулся ее лица губами, а потом, снова заняв свое место среди лучников, зашагал дальше с хохочущими товарищами.

— Вот он всегда так, — жалобно обратилась старуха к сэру Найджелу, который, подъехав к ней, слушал ее с величайшей учтивостью. — И всегда все делает по-своему, как я ни старалась повлиять на него. Сначала ему понадобилось стать заправским монахом, — одна баба, видишь, была настолько умна, что отвернулась от него. А теперь вступил в какой-то отряд мошенников, и ему необходимо идти воевать, а у меня нет никого, даже чтобы развести огонь в очаге, когда я уйду, или присмотреть в поле за коровой, когда я дома. А разве я была ему плохой матерью? Ведь за день, бывало, три охапки ореховых прутьев обломаю о его спину, а ему все нипочем, вот так же, как вы видели сегодня.

— Уверен, что он вернется к вам цел и невредим и с деньгами в кармане, достойная госпожа, — сказал сэр Найджел. — И меня очень огорчает, что, так как я уже отдал свой кошелек одному нищему на большой дороге, я…

— Нет, милорд, — вмешался Аллейн, — у меня еще остались ваши деньги.

— Тогда прошу тебя отдать их этой весьма достойной женщине.

С этими словами он отъехал, а Аллейн, вручив матери Джона два пенса, простился с ней возле ее хижины на самом конце деревни, и вслед ему донесся ее пронзительный голос, выкрикивавший уже не брань, а благословения.

На пути к Лимингтон-Форду оказались два перекрестка, и на каждом сэр Найджел поднимал лошадь на дыбы, она принималась делать всякие прыжки и курбеты, а он вертел головой туда и сюда, ожидая, не пошлет ли ему судьба какое-нибудь приключение. Перекрестки, как он объяснял своим оруженосцам, — удивительно подходящее место для рыцарских поединков, и в дни его юности рыцари нередко проводили в таких местах целые недели и вступали в благородные состязания ради собственных успехов и во славу своих дам. Однако времена уже стали не те, и лесные дороги, извивавшиеся и уходившие вдаль, были безлюдны и тихи, на них не раздавалось ни топота копыт, ни звона оружия, которые могли возвещать приближение противника, поэтому сэр Найджел продолжал путь разочарованный. Реку под Лимингтоном они, осыпаемые брызгами, перешли вброд, потом расположились на луговинах противоположного берега и поели хлеба и солонины; припасы везли на вьючных лошадях. А затем, хотя солнце уже склонялось к горизонту, снова собрались и весело двинулись дальше, проходя по двести футов с такой быстротой, словно это были только два фута.

Есть еще один перекресток, там, где дорога из Болдера спускается вниз, к старой рыбачьей деревне Питтс-Дип. Когда всадники достигли его, они увидели двух идущих по склону мужчин, один шел на шаг или два позади другого. Рыцарь и его оруженосцы вынуждены были остановить лошадей, ибо, кажется, никогда еще столь странная пара не путешествовала по дорогам Англии. Первый, уродливый широкоплечий мужчина с жестокими и хитрыми глазами и копной рыжих волос, нес в руках маленькое некрашеное распятие, которое он высоко держал над головой, чтобы все могли его видеть. Казалось, он испытывает высшую степень страха, лицо его было глинистого цвета, и он трясся всем телом, словно в приступе лихорадки. А сзади, все время наступая ему на пятки, шел другой — угрюмый и чернобородый, с жестким взглядом и твердым ртом. Он нес на плече тяжелую узловатую дубинку с тремя зазубренными гвоздями на конце. Время от времени чернобородый крутил ее в воздухе дрожащей рукой, словно едва удерживался, чтобы не размозжить голову своему спутнику. Так шагали они в молчании под густыми ветвями деревьев