— Важные сведения. Вот эти мелкие рассеянные хранилища и по сей день не дают алчным людям покоя. Этим-то болгары и интересуются, поди.

Лейтенант Жалусский тоже старался спасти, что мог, записывал. Со слезами на глазах вернулся он из поездки в то «лучшее хранилище» в Рудных горах: двух Ван Дейков украли, на других картинах образовался слой плесени толщиной в несколько сантиметров. Еще два дня, и «Вирсавия» Рубенса погибла бы.

— Ну вот он, острый разговор о разграблении музеев, коллекций, фондов.

— Не хотелось бы узнать, что и мой дед в этом безобразии участвовал. Ну читайте, Бэр. Предпочитаю правду знать в лицо, знать в лицо.

Из другого хранилища извлекли остальные ящики исторического музея. Там находились костюмы и старинное оружие. Распорядительница собрания Е. фон Вилдорф исчерпала все аргументы, пытаясь сохранить эти ящики: по приказу сдавалось лишь оружие, изготовленное после 1850 года, а это было парадное оружие XVII–XVIII веков. Но русским оказалось достаточно того, что это «оружие». Уцелели лишь коляски в каретном зале Иоганнеума, шатер и несколько знамен.

Затем Жалусский вместе с группой солдат наведался в подвал нумизматического кабинета, где хранилась вся коллекция, одна из крупнейших в Германии. Что они увидели — он рассказал Георге, подавленный, отчаявшийся. К моменту их прихода все планшеты были сброшены в кучу. Инвентарные записки, подкладывавшиеся под каждую монету, летали повсюду. Из мусора удалось извлечь несколько монет. Собрание, выходит, попросту ссыпали в ящики. Таким образом отчасти уничтожили его ценность, лишив каталога. Картотеку рассыпали, реквизировали, но вернули по требованию Георги, швырнули — подбирай заново! Вырвали только одну Афродиту. Картины, изображавшие женщин с большими грудями, русские всегда уносили в казармы не спрашивая.

В Музее скульптур и в Гравюрном музее результат был ошеломляющий: ни единой скульптуры. Четыре одинокие книги, относящиеся к собранию скульптур. Один оригинальный рисунок Дюрера валялся забытый в углу. Уцелела лишь малая доля картин, которые еще перед Рождеством висели в замке. От Кабинета гравюр осталось больше пустых папок, чем иллюстраций, и те по большей части были оторваны от сопроводительных документов. Из фонда старых мастеров, романтиков и французских импрессионистов — ни листка.

— Бэр, об этих вот хранилищах. В тех горах, похоже, немцы добывали уран! Шахты охранялись гестаповцами, их сменили люди из НКВД…

— А! Да, понятно, госпредприятие «Висмут»… Потому-то и камуфлировали и секретили эти шахты! У вас есть документированные сведения?

— Нет, единственное основание — разговор с нашим скаутом, Ребекой Ренке.

— Все это подлежит проверке, Зиман. Ясно, что какие-то секреты обнаружатся. Вот мы их и опубликуем. Но для комментирования потребуются специалисты. Найдите, свяжитесь. И выезд на место действия. Прямо по вашей карте. У вас есть карта?

— Есть, конечно. И отпечаток, и негатив.

— Прекрасно. Вот после выставки сразу езжайте туда, связывайтесь с краеведами, горняками, специалистами. Кто знает, мелкие тайники…

— Да. И кто знает, кто там в данный момент орудует. Может быть, предприимчивые охотники за кладами.

— Погодите… вот о мелких хранилищах! Будто Георга нас слышит!

Уцелело, однако, больше хранилищ, чем кто-либо смел надеяться. Случалось, что кто-то из русских перемещенных лиц или неустрашимые местные жители забирали вещи, чтобы присвоить или сохранить их. Некоторые пропавшие вещи вдруг обнаруживались в самых неожиданных местах. Бывало, что сложенные в какую-нибудь пристройку или хозяйственное помещение ящики так и лежали там незамеченные и нетронутые. Но конечно, порой путник натыкался на убийственный разор. В одном месте усадьба вместе с размещенным в ней музейным имуществом была сожжена польскими мародерами. В другом месте огромная мансарда была по колено завалена поврежденным и погубленным этнографическим материалом, книгами и деревянными изделиями из Музея ремесел, а дети катались по деревенскому пруду в гребных лодках Южных морей. И еще где-нибудь перед опечаленным посетителем представала безнадежная свалка старых актов из городских архивов, роскошных переплетов земельной библиотеки, птичьих чучел и минералов. Зачастую грабителей интересовали только сами ящики, в которых хранились ценности. Экспонаты выбрасывали без разбора в одну кучу, а крепкую тару воровали. Экспонаты научных собраний в целом не вызывали ярости и страсти к уничтожению… Но хранившиеся вместе с ними части фарфоровой коллекции или майолики из Музея ремесел повсюду оказались либо полностью разграблены, либо разбиты в пыль.

То и дело вновь появлялись русские отряды, особенно в замке Веезенштайн, и забирали несколько — а то и много — картин по требованию той или иной комендатуры. Никаких правовых средств против этого не существовало. Иногда удавалось их умиротворить, иногда отправить разочарованными, но чаще всего они отнимали прямо у хранителей из рук заботливо подготовленные для возвращения в музей сокровища. От производившейся трофейной командой выемки хранилищ художественного собрания и Георга и Жалусский, оба, были полностью — без единого сказанного об этом вслух слова — отстранены.

Виктор выдохнул и закрыл глаза. Именно эти слова ему были необходимы. Дед не вмешан в грабительство. Он был отстранен трофейной бригадой от выемки. Это необходимое для внука свидетельство.

Георга, спасибо, что ты оставила эти записки.

Значит, именно Георга выдала деду заветную карту. Притом что Георга вообще-то ничего и никому выдавать не имела права. Она в начале заметок пишет, что приезжали из министерства и брали у нее подписку и присягу: передать произведения американцам будет приравнено к предательству рейха. О Советской армии, ясное дело, вообще не упоминалось, до того это казалось несусветным. Значит, Георга поверила лейтенанту. Но не вообще русским, а именно Жалусскому. Поверила его обещаниям приложить все силы, чтобы произведения сохранились, спаслись и остались в Германии.

Он и приложил. Увы, сил его мало на что хватило. Отчасти из-за своей благородной позиции, отчасти из-за неуместной честности, отчасти из-за дружеской (или?..) связи с той же Георгой сам лейтенант Жалусский был, как она свидетельствует, отстранен.

— Ну, вот вам, Виктор, и объяснение, почему Жалусский был отстранен от работы. Даже не столь важно, что еврей. Важно — свидетельствуют немцы, но не гэдээровцы верноподданные, а такие, как Георга, нейтральные и впоследствии выжатые с этой работы и из этой страны, — он был против запихивания предметов искусства в чемоданы и баулы, против, короче, разбазаривания.

— Да. Кстати, и на одной из страниц, переданных мне вчера в виде копии, дед возмущается: «М. Ф. Володин, член бригады реставраторов, показал мне удостоверение, выданное ему штабом Первого Украинского фронта 10 июня 1945, по которому он имеет право изымать коллекции и одиночные художественные произведения с целью передачи их в государственный фонд. Такие удостоверения есть и у остальных членов бригады. Силы небесные, защитите искусство Дрездена!» Вот как он был возмущен. И тем не менее позднее, когда писал свою книгу, он в нее допустил некоторую неправду. Вернее, полуправду. Оставил одно геройство, с человечной интонацией, иногда с юмором. Сходным образом устроен и плетнёвский «самый правдивый и честный» сталинградский роман.