У Керенского действительно были основания для подозрений. В начале июня Новосельцев тайно прибыл в Москву, где на квартире члена ЦК кадетской партии князя Павла Дмитриевича Долгорукова встречался с ее лидерами. Собеседники готовы были поддерживать переворот, но не собирались участвовать в его подготовке. Затем Новосильцев двинулся в Петроград, где встречался с Милюковым, которого визитер из Могилева не заинтересовал, и с Родзянко, который назвал имя Брусилова как возможного кандидата на роль военного диктатора. Набольшее впечатление на Новосильцева при личной встрече произвел адмирал Колчак[1460].

Параллельно план военного переворота прорабатывал Врангель, живший в мае в Петрограде, ожидая нового назначения: «В помощь нам мы привлекли нескольких молодых офицеров. Нам удалось раздобыть кое-какие средства. Мы организовали небольшой штаб, прочно наладили связь со всеми военными училищами и некоторыми воинскими частями, расположенными в столице и в пригородах, организовали ряд боевых офицерских дружин. Работу удалось поставить отлично. Был разработан подробный план занятия важнейших центров города и захвата всех тех лиц, которые могли бы оказаться опасными». Кандидатом на роль диктатора Врангель видел командующего 9-й армией генерала Платона Алексеевича Лечицкого, потерявшего свой пост по приказу военного министра. Но тот от этой роли отказался. Тогда Врангель встретился с ординарцем Корнилова Завойко[1461]. Кандидатов в диктаторы рассматривалось около десятка, среди которых Корнилов был еще далеко не первый.

Организовывалось и казачество. В начале июня в Петрограде собрался Всероссийский казачий съезд. Его лейтмотив: Россия должна быть неделимой демократической республикой, с широким местным самоуправлением. Поддержка Временному правительству, которое должно активно бороться против анархистов, большевиков и интернационалистов[1462]. После закрытия Казачьего съезда в Петрограде остался постоянно действовавший Совет союза казачьих войск.

Верховный главнокомандующий генерал Брусилов в первом же своем интервью в новом качестве заявил, что «армия с каждым днем воскресает и крепнет», и он «выполнит свой долг перед родиной, заставив врага заключить мир на тех условиях, которые требует свободная Россия»[1463].

В Ставке его назначения восторга точно не вызвало. «Назначение генерала Брусилова знаменовало собою окончательное обезличение Ставки и перемену ее направления: безудержный и ничем не объяснимый оппортунизм Брусилова, — писал Деникин, — его погоня за революционной репутацией лишали командный состав армии даже той, хотя бы только чисто моральной, опоры, которую он видел в прежней Ставке. Могилев принял нового Верховного главнокомандующего необычайно сухо и холодно. Вместо обычных восторженных оваций, так привычных «революционному генералу», которого толпа носила по Каменец-Подольску в красном кресле, — пустынный вокзал и строгая уставная церемония. Хмурые лица, казенные фразы»[1464].

Лукомский подтверждал: «Настроение в Ставке было тяжелое. Новый Верховный главнокомандующий генерал Брусилов принял сразу более чем недостойный и заискивающий тон по отношению к Могилевскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Этот Совет при генерале Алексееве действовал осторожно и не решался открыто предъявлять каких-либо требований к Ставке. Поведение генерала Брусилова сразу придало смелости членам Совета, и к Верховному главнокомандующему от него поступило определенное требование принять меры к уничтожению «контрреволюционного гнезда» в Ставке»[1465].

Во фронтовых частях, утверждал генерал Джунковский, считали, что «слава Брусилова была дутая, никаких достоинств за ним не было, он был лакеем до мозга костей и среди настоящих честных военных он уважением не пользовался»[1466].

Для представителей союзников смена Главнокомандующего тоже не стала хорошим знаком. «Большинство офицеров были откровенны относительно того, что они называли «политической гимнастикой Брусилова», — замечал Нокс. — Метод генерала Брусилова заключался в том, чтобы убедить человека во время беседы. 4 июня мне вместе со множеством русских генералов пришлось четыре часа просидеть в его приемной, пока Брусилов в течение этого времени пытался вразумить прапорщика, арестовавшего своего дивизионного начальника и отказывающегося прибыть по вызову командиров корпус и армии»[1467].

За отставкой Алексеева последовали и другие. Без объяснения причин был уволен командующий Западным фронтом генерал Гурко. Нокс 30 мая встретился с Корниловым: «Он заявил, что то, как обошлись с Гурко, ясно демонстрирует решимость нынешнего правительства смещать любого из тех, кто обладает решительным характером и имеет хоть какой-то авторитет среди солдат. Оставят лишь таких людей, как Брусилов, готовых согласиться с любым безумием, которое они предложат»[1468].

Далее настала очередь адмирала Колчака, еще удерживавшего в относительном порядке Черноморский флот. «Утро России» рассказывало: «В вину адмиралу Колчаку ставится, что черноморцы до сих пор сохранили внешнюю форму. Офицеры носят оружие. В то время как в Кронштадте солдаты и матросы ходят как попало: офицеры без кортиков и даже в штатском»[1469]. 6 июля «состоялось бурное собрание делегатов армии, флота и рабочих, на котором почти единогласно постановлено устранить командующего Черноморским флотом адмирала Колчака и начальника его штаба капитана Смирнова и о сдаче ими должностей очередным заместителям. Постановлено также обезоружить всех офицеров»[1470]. Колчак расскажет следователям, что рассматривал этот инцидент «как оскорбление, которое наносится прежде всего мне как старшему из офицеров, здесь находящихся, что с этого момента я командовать больше не желаю… Затем я взял свою саблю и бросил ее в воду»[1471]. Колчак немедленно отправил телеграмму премьеру и в Ставку: «Считаю, что моя дальнейшая деятельность в Черном море, равно как и деятельность начальника моего штаба, более не может быть полезна для блага отечества»[1472].