— Да я это и сам знаю… Но ведь они ни за что сядут! Я же слышал, как они ругались, говорили, что так дела не оставят, хотели в КГБ идти…

— Неплохой аргумент, если бы мог с точностью вспомнить, в каком порядке что говорилось. Наверняка уже запротоколированы их показания, где разговор на могиле приведен в четырех разных вариантах. Твой будет пятым, у суда появятся основания взять тебя под стражу, как соучастника… Может, ты просто «на атасе» стоял, а?

Он быстро, как пианист, гонял пальцы по клавишам управления моей душой.

— «Как я вас перевербовал? За пять минут — и без всяких фокусов! Х-хэ-хе!» — процитировал он папашу Мюллера из фильма «Семнадцать мгновений весны». — Да, им не поможешь. Потому что они собрались рубить дерево, не имея понятия о том, насколько глубоки его корни и высоки ветви. В общих чертах я могу тебе объяснить — чисто умозрительно, конечно, — какая там могла быть ситуация… Без всякой мистики и сатанизма. Это я так, для впечатлительных девочек.

— Давайте…— произнес я, печенкой ощущая, что это «умозрительное» — есть правда.

— Просто-напросто где-то в Афганистане кто-то решил подзаработать. На контрабанде гашиша, героина или иного опиума для народа. Скорее всего, не нашего народа, а такого, который платит за него большие зеленые доллары. И чтобы избегнуть разного рода проверок — они вовсе не обязательно опасны лично для торговца, но повышают расходы на взятки, — очень удобно воспользоваться гробом. Солдат погибает примерно тысяча в год, а может быть, и больше. Даже выделен, как я слышал, специальный самолет, который называют «Черным тюльпаном». Нагружают его где-нибудь на одной из наших авиабаз, и никто не интересуется, что в этих ящиках, то бишь гробах: бренные останки воинов-интернационалистов или килограммов семьдесят героина. Воина можно закопать где-нибудь неподалеку от аэродрома без почестей и памятника, а родителям прислать пустой гроб: дескать, вскрывать запрещено, ваш сын умер от опасной вирусной болезни или придумать что-то иное. Ведь садится-то самолет опять-таки на военном аэродроме, никакая таможня там не действует, а контрразведчиков прежде всего интересует, чтобы солдаты и офицеры не привозили из Афганистана фотографии сожженных кишлаков и подбитых советских танков. И там, где-нибудь в Ташкенте или Душанбе, сведущие люди перегружают семьдесят килограммов в багажник автомобиля, а в гроб бросают тряпье и песок для веса. Родственники рыдают над этим мусором, считая, что это прах их незабвенного покойника, несут на отпевание в церковь или мечеть, не ведая, что косточки несчастного тлеют совсем в другой точке земного шара. А героин или анаша идет к потребителям. И очень может быть, что тот самый КГБ, куда собирались жаловаться эти наивные юноши, не только знает об этой операции, но и курирует ее. Неофициально, но курирует. И то, что этих ребятишек так жестоко подставили и посадили, меня в этом убеждает.

— Паскудство… — выдавил я.

— Согласен, — кивнул Сергей Сергеевич, — но все-таки продолжу свои предположения. Реальной информацией я не располагаю — и слава Богу, ибо тогда мне оставалось бы жить даже меньше, чем твоим знакомым… У них ведь тоже была какая-то реальная информация. Видимо, они каким-то образом узнали, что вместо их друга Сани в гробу лежало нечто иное и решили, не заявляя в милицию, действовать самостоятельно. Что и привело их на скамью подсудимых. Если бы они решили заявить в милицию о своих подозрениях и потребовать официальной эксгумации, то все обошлось бы для них намного мягче. Их посадили бы писать объяснительные, попросили бы подождать санкции прокурора, на что ушло бы три-четыре дня. За это время труп бедняги Терентьева занял бы свое законное место в гробу и эксгумация выставила бы этих борцов за правду круглыми дураками или болезненно-подозрительными людьми. Отступились бы — их вообще никто не тронул бы, стали бы настаивать — загремели бы в психушку… В общем, имели бы неприятности намного меньшие, чем сейчас. Увы, они решили идти в обход Системы. Она этого не прощает. Конечно, за ними следили. Уже прибыв сюда, они были «под колпаком». Вероятно, труп Терентьева ехал за ними следом. И поскольку они не потребовали официальной эксгумации, а занялись гробокопательством сами, то есть совершили преступление, предусмотренное статьей 229 УК РСФСР, то их поймали, как мышей в мышеловку. Им сейчас пришьют массу статей. И наркотики, и посягательство на жизнь милиционера, и умышленное убийство того же Терентьева. Если не удастся подвести под расстрельную статью всех четверых — а это действительно маловероятно, — их приговорят к лишению свободы. Может быть, кому-то посулят условный приговор в обмен на те признания, которые нужны следствию. Я уже знаю, что один из подследственных дал показания о том месте, где зарыт труп, проткнутый осиновым колом. Его могут освободить после суда из-под стражи, но по дороге домой или уже дома, на родной улице он попадет под грузовик, будет убит неосторожным охотником, выпьет метилового спирта вместо водки… Наш мир очень опасен для жизни. Тот, кого приговорят к смерти официально, может просить о помиловании, но наверняка его не дождется. Пуля в затылок — и все. А те, кто сядет в тюрьму, будут обнаружены либо повесившимися в камере, либо умрут от побоев после драки между зеками. Пищевое отравление, несчастный случай на лесоповале — там все умеют.

Сергей Сергеевич посмотрел на меня испытующе. Впечатление, которое он произвел на меня, было крепенькое. Пожалуй, крепче было только то, что осталось от «главного камуфляжника».

— Я довольно откровенен с тобой, — сказал он после паузы. — Видишь ли, с любым другим парнем я бы держался поосторожнее. Но есть на то причина. Сегодня, после поездки в Москву, я окончательно убедился, что… В общем, нам надо будет привыкать к новым отношениям.

Первая мысль, которая появилась у меня в голове, была та, что отношения эти будут «голубого» цвета. Если бы это было так, то я, наверно, плюнул бы на все и побежал догонять Михалыча с мужичками. Наверно, даже в том случае, если бы Чудо-юдо держал паузу чуть подольше и не поторопился бы развеять мои опасения, я бы тоже убежал, но…

Сергей Сергеевич умел говорить вовремя.

— Наверно, надо бы сразу взять быка за рога, но что-то я волнуюсь, — он действительно говорил с несвойственной ему неуверенностью в голосе. — Пока я расскажу тебе одну историю, начну издалека… Абстрагируясь от всякой конкретики…

Предположим, жила себе — поживала в начале шестидесятых годов нашего бурного столетия молодая студенческая семья: муж, жена и маленький сынишка, которого звали Димка. Жили они в городе Ленинграде, а поскольку оба приехали из провинции, куда по милости товарища Сталина угодили некогда на поселение их шибко интеллигентные родители, то существовали, мягко говоря, впроголодь. Снимали угол в коммуналке, прятались по общагам от комендантов… Младенца завели случайно, по неопытности, но раз уж родился — полюбили. Стипендии — 80-90 рублей на двоих, «новыми», как тогда говорили. По ночам бегал молодой папаша на Московский вокзал разгружать товарные вагоны, сторожем, типа Шурика, вместо бабушки пристраивался. Мама переводы брала на дом — тянули лямку вдвоем. И еще бегали на лекции, семинары, зачеты, сессии сдавали — и на «отлично». Год еще учиться оставалось, надо было выдержать.