папы были не особенно обоснованны. Венецианцы достаточно часто скрещивали с папами мечи по политическим вопросам и никогда не позволяли религии доминировать при ведении дел. Тем не менее они были добрыми католиками по собственному разумению и вполне могли принять активные меры против лютеранства, если сочтут их необходимыми, – так же, как они делали это в отношении других ересей в прошлом. Однако они питали отвращение к беспощадному и необузданному преследованию. Уже в 1289 г., когда венецианцы принимали первого представителя инквизиции на своей территории, они сделали это лишь на том условии, что он будет заниматься следствием, а не выступать в роли судьи и что полученные им сведения всегда должны быть подотчетны светской власти. Они держались этого принципа, несмотря на постоянно растущее давление со стороны папы, и решительно отвергали все предложения отправлять подозреваемых в ереси в Рим для суда или наказания. Если таких людей обнаружат на территории Венеции, то их дела должны рассматриваться в Венеции, и судить их должны венецианские судьи – так, и только так можно обеспечить правосудие.

Надо ли говорить, что не могло быть и речи о том, чтобы республика позволила втянуть себя не только в политическую, но и в религиозную войну. Когда в декабре 1545 г. открылся Тридентский собор, пытавшийся определить политику католической церкви по отношению к движению Реформации, Венеция, как и большинство европейских государств, отправила на него своих представителей с поручением сообщать о происходящем, однако активного участия в деятельности собора не принимала; а когда в последовавшей затем войне папа попытался склонить ее к вступлению в его лигу с императором против протестантских государств Германии, она наотрез отказалась и даже препятствовала лиге всеми возможными способами. Просьбы разорвать отношения с протестантами также встречали отказ – «не по религиозным соображениям, а исходя из интересов государства», поскольку протестанты, как утверждала Венеция, действовали «больше в интересах личной свободы, чем в интересах религии».

Нет причин подозревать венецианцев в том, что в этом вопросе они были более неискренни, чем обычно. Папа защищал чистоту веры – с этим никто не спорил. Император же, при всем своем искреннем благочестии, был глубоко встревожен одним из самых зловещих побочных эффектов Реформации – тенденцией к укреплению чувства национальной идентичности внутри империи; а это чувство венецианцы вполне понимали, поскольку сами они долго и трудно боролись с имперскими претензиями. Кроме того, Карл V оставался для них главной потенциальной угрозой среди всех западных держав, и любое ослабление его положения вряд ли вызвало бы у них сожаление.

Таким образом, благодаря сочетанию кропотливой дипломатии и удачи Венеция смогла перейти к самому долгому периоду мира на ее памяти – периоду, в течение которого, по словам одного из главных ее историков-французов[290], «история венецианцев текла, не отмеченная никакими событиями, достойными внимания потомков». Дожи сменяли друг друга быстрой и в основном ничем не примечательной чередой: любитель искусства Франческо Донато занял пост дожа в 1545 г., благочестивый Маркантонио Тревизан в 1553 г., эрудированный Франческо Веньер в 1554 г., а в июле 1556 г. был избран Лоренцо Приули, отличившийся тем, что после долгой череды вдовцов и холостяков он подарил Венеции догарессу, впервые со времен Марко Барбариго, правившего семьдесят лет назад.

Несмотря на то что правление Приули омрачено одним голодным годом (последствия которого лишь отчасти сгладила серьезная эпидемия кори[291], унесшая много жизней), в области внутренней политики оно прошло без происшествий, как и правление его ближайших предшественников; однако на европейской сцене его краткое пребывание на троне совпало с концом целой эпохи: всего через два месяца после его избрания Карл V, передав империю своему брату Фердинанду I, а все свои владения в Испании, Милане, Франш-Конте, Нидерландах и обеих Америках – сыну Филиппу II, отправился из Флиссингена в свое последнее путешествие; оно привело его обратно в Испанию, а затем – в маленький дом, пристроенный к монастырю Юсте в Эстремадуре, где он и умер в начале 1558 г. Италия после него останется раздираемой распрями, как и раньше. Даже когда он плыл по Ла-Маншу, испанская армия под командованием герцога Альбы продвигалась по папским территориям; вскоре на это вторжение ответило десятитысячное французское войско во главе с герцогом де Гизом, который отправился папе на помощь. Венеция не желала во все это ввязываться, несмотря на стимулы со стороны Павла IV, в числе которых было возвращение ее прежних территорий в Апулии и даже дарование всей Сицилии, на которой у Венеции никогда не было даже торговых поселений. Так что, когда Гиза внезапно призвали разобраться с новым вторжением на территорию Франции, за которым стояли испанцы, папа остался без союзников и был вынужден искать мира.

Однако вековая борьба между Валуа и Габсбургами подходила к концу. Как ни удивительно, но окончательно она разрешилась не в Италии, а во Франции: там, в Като-Камбрези, 5 апреля 1559 г. был подписан постоянный договор о дружбе и союзничестве, положивший конец шестидесятилетнему мученичеству Италии. Обе стороны сохранили честь, и в июне договор был скреплен браком между Филиппом II, овдовевшим семь месяцев назад после смерти королевы Марии I, и Елизаветой, четырнадцатилетней дочерью короля Франции Генриха II[292]. Что касается Италии, то ни у кого не было сомнений по поводу победившей стороны. Франция ушла с поля боя побежденной. Менее чем через три недели после свадьбы дочери король Генрих II умер от раны в глаз, полученной во время рыцарского поединка; а в августе за ним последовал папа Павел IV, резкие антииспанские взгляды которого три года назад привели к вторжению герцога Альбы. Габсбурги победили, а следовательно, их влияние на полуострове стало доминирующим. Однако и по ту сторону Альп отречение Карла стало важным переломным моментом: с того времени империя и Германия утратили свой престиж и отошли на второй план, а центр Европы сместился в Испанию.

Благодаря тому что французы и испанцы уладили свои разногласия, дож Джироламо Приули, старший брат Лоренцо, сменивший его в ноябре 1559 г., обнаружил, что многие из вечных проблем Венеции во внешней политике исчезли. Однако не все. Османская империя по-прежнему представляла собой постоянную угрозу; к счастью, Сулейман был серьезно занят гражданской войной в Турции, вызванной спорами его сыновей по поводу наследования престола, а большая часть его флота занималась тем, что мешала португальцам закрепиться на побережье Красного моря и Персидского залива. В течение какого-то времени он не доставлял Венеции серьезных тревог. Гораздо более серьезный вызов в ближайшей перспективе представляли ускокские пираты – разнородное и крайне беспокойное сообщество, состоявшее в основном (но не только) из христиан, бежавших от наступления турок и поселившихся в Сенье (нынешний Сень)