этой красивой девушке; да, да, не дождется он этого! Впрочем, в этом надо убедиться.

Сказано — сделано, и он сейчас же пошел вслед за Симонисом. Он видел, что Симонис вошел в дом баронессы и что придворные носильщики остановились у подъезда, высадили Пепиту и собирались идти обратно. Он решил поговорить с ними.

Находясь при дворе Брюля, Масловский несколько раз в день ходил в королевский замок, где он знал всех, и не было человека, с которым бы он не был в хороших отношениях. Его любили за его веселость и подачки, на которые он был щедр; и не трудно было завести разговор с носильщиками.

— Послушай, Ганс, — обратился он к одному из них, — кого вы приносили к старой баронессе? Верно, фрейлин Пепиту?

— Да, вы угадали, — ответил Ганс, — признаться, что приятнее носить красивую фрейлину, чем, может быть, завтра, носить того короля, который заварил здесь такую кашу.

— Ну, вам его носить не придется, — сказал Масловский, — он или ездит верхом, или ходит пешком, и притом всегда с палкой в руках. Даже когда он хочет подогнать лошадь, то бьет ее палкой между ушей [34], так же как и своих генералов. Вам тоже досталось бы.

Носильщики замолкли. Об этом опасно было говорить.

— Мне нужно кое-что спросить у тебя, Ганс, — прибавил Масловский.

— О чем? — поворачиваясь к нему, спросил носильщик. — Только не о том короле…

— Нет. Я хочу спросить: велела ли вам молодая баронесса придти за ней?

— Конечно, — ответили оба вместе, — в девять часов.

— Послушай, Ганс! Ты мог бы отдохнуть и получить дукат…

— Каким же образом?

— Очень просто, — ответил Масловский, стараясь быть хладнокровным, — кто же из вас не знает, что у нас, поляков, бешеная натура. Иногда нам хочется Бог знает чего. Вы, верно, слышали, как один мой товарищ нанял однажды немца и ездил на нем верхом по рынку. Поэтому нет ничего удивительного, если я захочу носить носилки; я надену твое платье, Ганс, и вечером пойду с носильщиками за фрейлиной.

Ганс вытаращил глаза.

— Вот как! — воскликнул он, качая головой. — Вот чего вам захотелось! Вам, верно, хочется идти позади барышни и нашептывать ей любезности… Она пожалуется королеве, королева сделает выговор гофмейстеру, а тот скажет старшему, который нас за это вздует палкой.

— Я вам даю слово, что этого не будет, — сказал Масловский.

— И за один только дукат?

— Я дам два.

Ганс замолк, так как его товарищ повернулся к Масловскому и хотел закончить торг.

— Я согласен, — сказал первый.

— А тебе за молчание дам тоже один дукат.

При таких условиях уговор был заключен, чему Масловский был очень рад.

В тот же вечер, как известно, Симонис шел рядом с носильщиками, и хоть он все время разговаривал с Пепитой по-французски довольно громко, не опасаясь быть понятым носильщиками, но Ксаверий все слышал.

Носилки несколько раз дрожали на плечах Масловского; он вздрагивал от желания помешать, оттолкнуть и даже задушить счастливого соперника. К сожалению, он не мог обнаружить своего присутствия и поневоле хладнокровно выслушал рассказ Симониса о нем и что Пепита назвала его "сорви-головой" и т. д. Быть может, он при первой вспышке набросился бы на Симониса, но костюм носильщика и данное Гансу слово заставили его спокойно отойти от подъезда, в котором скрылась Пепита, и пойти в помещение, где он оставил свое платье; за это время он мог уже остыть и одуматься.

Ему жаль было благородной девушки, которая в отчаянии, ради спасения своей страны и королевы, решилась на такую опасную игру. Слышанный им разговор несмотря на его легкомысленность тронул его. "Этот наемник не поймет этого! — рассуждал он, — но что счастье на его стороне, в этом нет сомнения… И такая прелестная девушка!"

Расплатившись с носильщиками и переодевшись, Масловский, вместо того чтобы выйти прямо на улицу, пошел по замковым дворам. У ворот стояла стража из швейцарцев, которые не обращали внимания ни на входящих, ни на выходящих; им только приказано было не выпускать нагруженных вещами и следить за тем, чтобы из замка не проносили никаких грузов и тюков. В обширных и темных дворах было много разного люда, спасавшегося от пруссаков, грабежа и ночных вылазок неприятеля.

Генерал Вилих был назначен комендантом со стороны Пруссии; он разъезжал по городу и говорил о соблюдении порядка, но на это нельзя было особенно рассчитывать. Министр, уезжая, поручил управление Саксонией, столицей и ее интересами графу Лоссу, Штаммеру и Глобичу, но власть их не имела ровно никакого значения: кто хотел — слушался, а кто не хотел — делал по-своему. В замок сбежались все вернейшие слуги и заподозренные в явном нерасположении к пруссакам. Дворы были похожи на обоз. С разрешения королевы нищие перенесли сюда свой ничтожный скарб и детей; они разостлали на земле свои шерстяные одеяла, зажгли маленькие фонарики; матери кормили своих проголодавшихся детей. Старшие из них лежали, спали, равнодушно дожидаясь своей судьбы, а иные перешептывались между собой. Большой двор принял особенный вид, точно во время осады или войны. Вся эта толпа шевелилась и тихо разговаривала из опасения, чтобы ее не выгнали.

Среди этой толпы было несколько таких семейств, которые недавно перешли в католическую веру из иудейской. Эти неофиты боялись теперь мести своих собратьев, несмотря на то что им покровительствовала сама королева.

Вечером донесли о них королеве, а так как она всегда очень заботилась о своих неофитах, то по возвращении Пепиты от своей тетушки во дворец она поручила ей распорядиться накормить их и дать им чем-нибудь прикрыться.

Подобные поручения королева всегда давала только Пепите, которая отлично распоряжалась, благодаря своей смелости и знанию языков. Не успела она сбросить с себя верхнего платья, как ее позвали к королеве; последняя поручила ей присутствовать при раздаче пищи и назначила ей в свиту ее подругу, графиню Фросдорф и одного камергера. Когда Масловский входил на большой двор, в эту минуту филантропическое посольство сходило с лестницы; впереди него шли два мальчика с зажженными факелами.

При виде их бедные быстро встали и пошли им навстречу. Тотчас начали раздавать приготовленный для них хлеб и другие припасы. Пользуясь этим случаем, Масловский присоединился к ним и протиснулся вперед, со свойственной ему наглостью, к Пепите.

Последняя удивилась его присутствию.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Ровно ничего, и это меня смущает, — ответил Масловский, — я здесь просто зритель. Граф Брюль не захотел взять меня с собой,