Потери в средневековых битвах обычно были очень неравными, потому что большинство из них происходило в самом конце во время преследования или после него, когда раненых добивали на поле боя. Оценки английских потерь варьируются от девяти-десяти до тридцати трех человек, большинство из которых были лучниками не обладавшими доспехами. Несколько погибших, включая герцога Йорка и молодого графа Саффолка, были привезены в Англию для погребения, но большинство было собрано в ближайшем амбаре, который затем сожгли, когда англичане готовились возобновить свой поход. Мертвых французов оставили раздетыми на поле боя. В течение нескольких дней после этого слуги и пажи обыскивали поле боя в поисках своих господ среди обезображенных трупов. Большинство наиболее известных погибших в конечном итоге были забраны их семьями или доставлены для погребения в церковь францисканцев Эдена в нескольких милях от места сражения. Около 5.800 трупов гнили на земле, пока в конце концов не были вырыты три большие траншеи по всему полю для их погребения[568].

Первые новости о битве достигли Руана на следующее утро. Весь двор был ошеломлен. Король, Дофин и герцог Беррийский плакали. И они были не одни в своем горе. "Во Франции нет ни одной улицы или переулка, ни одного города или деревни, которые не ощущали бы этой раны", — писал молодой нормандский поэт Роберт Блондель[569]. Непосредственная реакция на поражение болезненно отражена в причитаниях официального хрониста, чья работа, вероятно, является самым ранним французским отчетом о битве. "О вечный позор", — восклицал он, описывая, как некоторые из самых благородных людей Франции были согнаны, "как крепостные", в загоны для пленных после поражения от "никчемных, низкородных" лучников. Он проанализировал военную историю Франции, начиная с нападения галлов на Древний Рим, чтобы проиллюстрировать масштаб катастрофы. "Но хуже всего то, что Франция станет посмешищем для всех иностранных государств". В письме домой из Парижа арагонский посол сообщал, что это было "общим настроением здесь". Люди говорили, что за триста лет Франция не понесла ни одной более значительной потери, ни одного сравнимого бесчестья за один день.

Шок быстро сменился гневом. Общественное мнение обвиняло моральные недостатки французской знати, как и после военных катастроф предыдущего века. Моралисты обвиняли весь менталитет военного сословия: их любовь к роскоши и пороку, их насилие над церковниками и женщинами, их богохульный язык, их жажду добычи и, прежде всего, их поощрение разъедающего раскола Франции после убийства Людовика Орлеанского. Это было суждение, удивительно похожее на суждение Генриха V. "Я знаю, что Бог по своей милости даровал мне эту победу над французами не за какие-то мои заслуги, а чтобы наказать их за грехи", — сказал Генрих V своему несчастному пленнику Карлу Орлеанскому, который был так подавлен, что не мог ни есть, ни пить. "Ибо, если я правильно информирован, — продолжал король, — никогда еще не было такого беспорядка, гедонизма, греховности и порока, какие царят в наше время во Франции". Склонность многих французов принять этот вердикт привела в ярость крайне патриотичного королевского секретаря Жана де Монтрея. Написав манифест через несколько недель после битвы, он выступил против нарастающей волны фатализма и суеверия. Англия была завоевана римлянами, саксами, датчанами и нормандцами, "но ни разу с тех пор, как появились короли, способные ее защитить, Франция не была завоевана ни одним иностранцем". Слейс, Креси и Пуатье в свое время были великими английскими победами, но армии и флоты Карла V уничтожили все их результаты. Азенкур был бы просто искрой на сковородке, каким он и оказался. В шахматном турнире, говорил Жан, чемпионом становится тот, кто выиграл двадцать партий, а не тот, кто смог выиграл только четыре или пять[570].

Ход самой битвы, когда стали известны подробности, казалось, подтверждал мнение пессимистов. Как правило, во Франции, как и в Англии, это объяснялось высокомерием, вероломством, тщеславием и трусостью тех, кто участвовал в битве или должен был быть там. Самонадеянность заставила полководцев на роковом военном Совете накануне битвы принять решение сражаться на следующий день, не дожидаясь пехоты из городов, и отправить всех своих арбалетчиков в тыл. Вероломство заставило Иоанна Бесстрашного и Иоанна Бретонского сдерживать свои войска, когда они могли бы принести решающее усиление французской армии. Тщеславие побудило всех знатных дворян требовать места в авангарде. Но самым обидным было обвинение в трусости. В течение многих лет после этого на собраниях незаметно указывали на тех, кто бежал с поля боя вместе с арьергардом. Через год или два после битвы Ален Шартье[571] опубликовал Livre des Quatre Dames (Жизнь четырех дам), первую из целого ряда длинных поэм, написанных в самый отчаянный период судьбы Франции, в которых он оплакивал несчастья своей страны. У какой из четырех дам, названных в поэме, была своя большая причина для печали? У всех четырех были любовники или мужья, которые участвовали в битве. Один был убит. Второй был в плену в Англии. Третий так и не был найден, один из тысяч безымянных трупов, сброшенных в траншеи под Азенкуром или, возможно, содержащихся в безымянной английской темнице. Но самой несчастной была жена четвертого, который находился в арьергарде и покинул поле боя, не вступив в сражение, тем самым обрекая трех остальных на гибель[572].

Эти огульные суждения хоть и были несправедливы, однако были широко распространены. Безрассудство заключалось в том, что все руководство армии встало в авангард, что гарантировало отсутствие общего руководства после начала сражения. Но главными факторами поражения стали огромная масса лучников, особенно когда они действовали против кавалерии, и выбор места, которое не позволило французам использовать свое численное превосходство. Французам, конечно же было не занимать мужества. Авангард героически бросился в бой, а арьергард покинул поле боя только тогда, когда битва была уже проиграна. Не было использовано преимущество в численности. Французы не смогли задействовать все имеющееся у них войска и ничего бы не выиграли, если бы ждали подкрепления. Пехота не смогла внести никакого вклада в мощь французской атаки. Все арбалетчики были городскими ополченцами, которые вряд ли были оснащены современным оружием и никогда не смогли бы сравниться по дальности и скорострельности с английскими лучниками. Они просто встали бы на пути идущих в атаку латников, как это было при Креси за семьдесят лет до этого. Жану де Бюи было всего девять лет, когда его отец был убит при Азенкуре. Но он с детства понимал, что поражение французской армии произошло исключительно на уровне командования. Полвека спустя, когда, будучи закаленным ветераном, он обобщил