Поблагодарил я его и завел разговор, ради которого и пригласил. Что немец на Балтике силен, но пресечь его нужно, потому что морские перевозки из Швеции и Финляндии для него жизненно важны. А для этого следует немецкий флот стратегически упредить. Лучше всего, числа так десятого-пятнадцатого, вывести в море все боеготовные лодки, указать им позиции в районах Данцигской бухты, Гамбурга, Бремена, Киля и приказать по получении сигнала развернуть неограниченную подводную войну. Основная цель — в первый же момент нанести шоковые удары и запереть немцев в их базах. Всем заградителям и переоборудованным торговым судам принять на борт мины и ночью накануне часа икс поставить минные поля и банки в западной части Балтики и на траверзе Готланда. Надводному флоту утром первого дня войны нанести всеми силами, включая и линкоры (которые прошлый раз так и простояли до победы в Маркизовой луже), удары по Кенигсбергу и Пиллау. Тогда есть шанс сразу же вывести немецкий и финский флот из активной борьбы на море. То есть повторить на Балтике кампанию четырнадцатого года. На Черном море то же самое изобразить в отношении Румынии. Огнем с моря и авиацией атаковать Констанцу, высадить десанты в устье Дуная.

Мои указания он принял с восторгом, потому что вряд ли приятно было тридцатишестилетнему адмиралу подчиняться импотентскому приказу «Не поддаваться на провокации». Расстались мы довольные друг другом.

Берестин же свирепствовал на своем Западном. Что работал он хорошо, я видел не только из его докладов, но и из других источников тоже. За две недели его командования я получил на него шесть доносов из разных источников. Маркова обвиняли: в клевете на Сталина, в подрыве политико-морального состояния, в троцкизме, в намерении спровоцировать войну и в заговоре с целью свержения советской власти. Все эти доносы я с удовольствием переслал ему с приказом принять меры. И он их принял.

С блеском прошли испытания БМ-13 и БМ-26Т (на танковом шасси). Залп с сорока восьми направляющих впечатлил даже меня, не говоря о прочих товарищах.

Из гранатомета же я сам пальнул разок, тряхнув якобы стариной и вспомнив свои мнимые, но широко распропагандированные заслуги в обороне Царицына. Эта штука била не хуже настоящего РПГ, даже громче, и за мной принялась стрелять вся свита, а потом весь день они трясли звенящими головами и ковыряли пальцами в заложенных ушах.

Все участники разработки и исполнения были обласканы, и к первому июня первая сотня гранатометов и дивизион РС отправились в распоряжение Берестина.

С Вячеславом Михайловичем мы развернули грандиозную дезинформацию на дипломатическом фронте. Широко объявили о готовящихся на начало июля больших маневрах Западного и Киевского округов по типу маневров тридцать шестого года, пригласили на них высшее руководство вермахта, причем район маневров определили аж под Бобруйском, фронтом на Могилев. Немцы, наверное, хихикая про себя, приглашение с благодарностью приняли. Тогда мы, продолжая изображать из себя идиотов, обратились с просьбой до начала маневров познакомить наших генералов с опытом боев на Западе и принять к себе на стажировку сотню-другую наших летчиков. В знак подтверждения горячей дружбы. Они и на это согласились, и завязались долгие дебаты о сроках, программах и прочем. Они-то считали, что еще более усыпляют нашу бдительность. Да еще Молотов намекнул через Шуленбурга, что не против обсудить новые предложения о разделе сфер влияния и о Ближнем Востоке. А в качестве акта доброй воли, мол, не исключен пропуск немецких войск через нашу территорию в Индию. Вот бы смех был, если б они вправду согласились!

На столе у меня постоянно лежал график движения армий из Сибири, Средней Азии и Дальнего Востока. Эшелоны шли по ночам, плотно, как в войну, а днем замирали на глухих разъездах и полустанках.

Но времени все равно не хватало, и я придумал еще одну хитрость, до которой тогда не дошла еще военная мысль. Для каждой дивизии и корпуса были заранее определены позиции развертывания, командиры переброшены туда самолетами и там с помощью личного состава местных частей, приступили к разметке районов дислокации, оборудованию КП, уяснению задач, рекогносцировке и прочему. Войска в эшелонах шли тоже не как придется, а по схеме: впереди всех комендантские взводы полков, батареи управления и артразведки, саперные подразделения, и лишь потом — собственно пехота. В результате сроки боеготовности сокращались, наверное, раз в пять. Я хорошо помню (по книгам, конечно), что бывало, когда в начале войны полки и дивизии сгружались из поездов в чистом поле и сразу попадали в заваруху. Пехота здесь, артиллерия за двадцать километров, а где штаб — вообще никто не знает…

Надежда не пустить гитлеровцев за старую границу постепенно представлялась все более реальной.

А дни мелькали. Закончился май, покатился к середине июнь. Я до того сжился с натурой Сталина, что почти уже и не чувствовал, что я — это не он. Я просто был самим собой, знающим и умеющим все, что требуется.

Тело Сталина настолько помолодело, что приходилось всеми силами это маскировать. Но Молотов все же сказал: «Поделись секретом, Коба, столько работаешь, а посвежел, как после двух месяцев на Рице». Отшутился как-то. Но Молотова решил окончательно от себя удалить.

Работа и власть, конечно, увлекали, и посторонние мысли редко приходили в голову, но иногда до того хотелось расслабиться, учинить что-нибудь этакое… Еще — зверски надоела серая сталинская униформа. Сменить бы ее. Только на что? Думать надо. Объявить, что ли, себя маршалом? Тогда погоны нужно вводить, не дожидаясь сорок третьего года. Решил все же отложить до первой победы.

В общем, шапка Мономаха действительно тяжела.

Проблемы возникали ежедневно и ежечасно. То звонил Карбышев и докладывал, что наличными силами не успевает привести в порядок старую границу и одновременно оборудовать предполье, и приходилось искать способы двинуть вперед две армии Резервного фронта, на ходу меняя графики перевозок. Выяснилось, что не хватает средств связи, и я снова должен был лично приказывать, в каких областях и районах демонтировать гражданские телефонные и телеграфные линии. В формируемых моторизованных частях образовался острый дефицит механиков-водителей, и по всему Союзу приходилось выдергивать шоферов и трактористов, да так, чтобы и это не слишком бросалось в глаза. Кто так уж сразу заметит, что вдруг в Ярославле, Тбилиси и Ленинграде почти невозможно стало поймать свободное такси?

И так далее, и тому подобное. Да к тому же все время надо напрягать память, соображая, какой еще опыт грядущего может пригодиться, и какая еще самоочевидная глупость осталась незамеченной и неисправленной. Нередко вспоминалось действительно важное, но тогда следовало ломать только-только налаженное и делать все наоборот. Вот и решай каждый раз, что предпочесть…

Попутно я продолжал изучать личность своего «альтер эго», разработав систему тестов. Непросто было сообразить, каким образом ставить самому себе вопросы и получать объективные, не зависящие от позднейшего знания ответы. Однако придумал, чем и горжусь.

И результат тоже получился нетривиальный.

Товарищ Сталин, оказывается, отнюдь не столь гениален, проницателен и злокознен, как принято считать. То есть никакой он не грандиозный стратег, на многие годы вперед определивший методику захвата власти, неторопливо и тщательно плетущий интриги, продумывающий партию, как Алехин. Это для него слишком лестное сравнение, придающее И.В. пусть мрачное, но величие.