– Ничего, вспоминая о том, какие стоны издавала твоя шлюха-мать, когда я дарил ей наслаждение, я сумею утешиться даже в могиле.

– Я желаю поговорить с ним наедине, – заявила Изабелла.

Элизондо медлил, и я без труда догадался, о чем они оба думают. Изабелла не хотела, чтобы я говорил в присутствии подполковника, ведь узнав, где спрятаны сокровища, он наверняка постарается прибрать их к рукам. С другой стороны, если я вообще ничего не скажу, золото будет окончательно потеряно и не достанется никому.

Наконец Элизондо принял решение и жестом предложил Изабелле войти.

– Я буду сразу за дверью, она не заперта. Если этот негодяй вздумает пугать вас...

– Не сомневаюсь, Хуан не сделает мне ничего дурного, – заверила Изабелла, лучась радужной улыбкой.

Ах, что это была за улыбка! Ни одна другая женщина в мире не умела улыбаться столь чарующе. Настоящая прекрасная Елена, из-за которой началась Троянская война.

Я прикрыл глаза и вдохнул запах ее духов, в то время как Изабелла присела на табурет у изголовья моей кровати. До чего же дурманящий аромат... Индейцы называют пульке «четыреста кроликов», поскольку у перебравшего спиртного человека мысли разбегаются во всех направлениях, но запах Изабеллы пьянил сильнее, чем лучшие и крепчайшие напитки мира, чему я, почти лишившийся рассудка, а с ним вместе и решимости довести задуманное до конца, мог послужить живым доказательством.

Я открыл глаза и стряхнул с себя наваждение. Она сидела неподвижно, как статуя или позирующая натурщица. Я покачал головой.

– Изабелла, клянусь, я хотел бы ненавидеть тебя, хотел бы раздавить тебя каблуком, как ядовитую гадину, но ты вновь околдовала меня так же, как в тот раз, когда я впервые тебя увидел.

Она вздохнула.

– Бедный Хуан. Жизнь обошлась с тобой несправедливо. Нам не позволили быть вместе. Но все дело, разумеется, в чистоте крови. Я всегда хорошо к тебе относилась, искренне хотела быть твоей женой, но когда открылось, что по крови ты не испанец, это стало невозможным.

– Скажи мне, Изабелла, а ты когда-нибудь видела мою кровь?

– Что? – Она в изумлении уставилась на меня.

Я протянул руку к стене, распорол ладонь об острый выступ камня и продемонстрировал ей рану.

– Никогда не мог понять этого... ну, насчет крови. Ты видишь, какого она у меня цвета? Я убил множество людей, в том числе гачупинос и французов, и у всех у них кровь была точно такая же, как и моя собственная. Даже кровь твоего мужа, аристократа, родословная которого теряется в глубине веков, и то была не краснее моей.

Я взял Изабеллу за руку и обмакнул ее пальцы в свою кровь.

– Посмотри сюда, сеньора маркиза. Разве эта кровь не того же цвета, что та, которая отходит у тебя каждый месяц? Разве не такой же кровью истекла Марина, когда твой любовник вонзил кинжал ей в живот?

Я привлек Изабеллу к себе. Она напряглась, отстраняясь.

– Ты обещал сказать мне, где золото.

– Sí. Я выполню обещание.

Я снова привлек красавицу и шепотом, на ухо, поведал о том, где ее покойный муж спрятал сокровища. ¡Аy de mí! От ее близости, от ее запаха голова моя шла кругом.

Когда мой шепот смолк, Изабелла заглянула мне в глаза. Ее губы находились всего лишь в дюйме от моих, и я ощутил на лице благоуханное тепло ее дыхания, когда она спросила:

– Ты сказал мне правду?

– Слово в слово то, что услышал от твоего мужа.

Изабелла снова вздохнула. Ее губы скользнули по моим, и я ощутил всколыхнувшуюся во мне жаркую волну желания.

– Прости, Хуан. Я знаю, ты всегда любил меня.

Она слегка отклонилась назад и снова заглянула мне в глаза.

– Могу я что-нибудь для тебя сделать?

– Можешь, – с улыбкой ответил я, – умереть, и поскорее!

Схватив Изабеллу правой рукой за горло и изо всех сил сдавив его, я поднял женщину с табурета. Она пыталась закричать, но смогла издать лишь что-то среднее между хрипом и свистом.

– За Марину! – прошептал я и подтянул ее поближе к себе.

По щекам моим лились слезы – я все еще любил эту женщину. Я бы умер за нее. И я умру из-за нее.

Я изо всех сил впился Изабелле в горло и сломал ей шею. К тому времени, когда Элизондо и начальник стражи схватили меня, она уже неподвижно лежала у моих ног.

Даже мертвая, она была прекрасна.

За мной пришли, когда было еще темно. Люди, которые вывели меня из темницы, не были тюремными стражниками. Они не стали мне ничего объяснять, а я не оказал им никакого сопротивления: было ясно, что мой земной путь уже завершился. Конечно, мне и в голову не приходило тешить себя иллюзиями насчет того, будто бы передо мной распахнутся райские врата, но в глубине души надеялся: может быть, дьявол все-таки найдет себе другого фехтовальщика и стрелка.

Снаружи, не сняв оков, меня впихнули в деревянную клетку, установленную на телеге. В таких клетках перевозили диких зверей, из чего не трудно было заключить, как власти ко мне относятся. Когда телега покатила прочь с тюремного двора, я обратил внимание на одну странность: никто из моих конвоиров не носил мундира. Судя по одежде и лошадям, четверо из них были креолами, а еще четверо – пеонами.

Когда они забрали меня из тюрьмы, во дворе которой обычно делала свое дело расстрельная команда, я решил, что мне предстоит кончить дни на виселице. Ну что же, этого и следовало ожидать. В глазах гачупинос смерть в петле менее почетна, чем смерть от пули, и, стало быть, мне уготовили именно такую судьбу. Но я не нахожу подобную кончину позорной, ибо прекрасно знаю себе цену. Ибо, пусть мне и неведомо, кем были мои отец и мать, зато известно, что в моих жилах струится кровь ацтеков. В компании ученого мужа Карлоса Гали я посетил заброшенные города некогда великих империй, а потом своими глазами увидел чудеса Испании. Мне довелось побывать на полях сражений двух континентов и стать свидетелем великого мужества безоружных креольских священников, что несли знамена, увлекая за собой в атаку простых пеонов. Пеонов, которые пытались остановить губительный огонь, затыкая жерла пушек соломенными шляпами.

И сейчас я вовсе не считал себя незадачливым носителем шпор или же сыном индейской шлюхи, но воспринимал себя совершенно иначе, ибо осознавал: отнюдь не принадлежность к гачупинос делала меня первейшим кабальеро в Гуанахуато. О мужчине судят не по крови, а по его деяниям. Через кровь и пламя я обрел возрождение: то была моя собственная Реконкиста.

Гачупинос не правы, утверждая, будто сама атмосфера колонии делает нас ниже тех, кто родился в Испании. Напротив, воздух, который мы вдыхаем, и земля, по которой мы ступаем, дают нам силы и способности никак не меньшие, чем всем прочим, обретающимся под солнцем. Падре, к великой досаде гачупинос, доказал это, сначала мирным путем – изделия ремесленников-ацтеков ничуть не уступали вышедшим из рук испанских мастеров, а потом и на поле боя, когда необученные, плохо вооруженные повстанцы бесстрашно бросались на мушкеты и пушки во имя свободы.