получится. Пуля пройдет насквозь и зацепит женщину. Я меняю прицел, ищу угол. Не выходит.

Она открывает глаза:

– Чего ты ждешь?

Мы смотрим друг на друга.

– Я видел вас в магазине игрушек. Пару дней назад.

Она снова закрывает глаза, печально, понимая свою ошибку. Крепко держит ребенка. Я могу вырвать его, швырнуть на пол и пристрелить. Но я этого не делаю. Ее глаза по-прежнему закрыты.

– Почему вы так поступаете? – спрашиваю я.

Она снова смотрит на меня. В замешательстве. Я нарушаю сценарий. Она мысленно проигрывала эту сцену. Не меньше тысячи раз. А что еще ей оставалось? Она не могла не знать, что этот день наступит. Но я пришел один, и ее ребенок до сих пор жив. И я задаю ей вопросы.

– Зачем рожаете этих детей?

Она смотрит. Ребенок ерзает, ищет грудь. Женщина немного поднимает блузку, и ребенок ныряет под нее. Я вижу обвисшие полные груди, покачивающиеся тяжелые молочные железы, которые выглядят намного больше, чем в магазине, где они были скрыты под лифчиком и блузкой. Ребенок сосет, и груди опадают. Женщина молча смотрит на меня. Она действует на автопилоте, кормит ребенка. Последняя трапеза.

Я снимаю шляпу, кладу на стол и сажусь. «Гранж» тоже кладу на стол. Неправильно убивать сосунка, пока он кормится. Достаю сигарету и раскуриваю. Затягиваюсь. Женщина следит за мной, словно за хищником. Затягиваюсь еще раз, предлагаю ей сигарету:

– Курите?

– Нет. – Она кивает на ребенка.

Я киваю в ответ:

– Ах да. Ну конечно. Вредно для юных легких. Где-то я это слышал. Не помню где. – Я ухмыляюсь. – Не помню когда.

Женщина таращится на меня:

– Чего вы ждете?

Я смотрю на пистолет. Тяжелый механический груз, пули и сталь, оружие-монстр. Безоткатная 12-миллиметровая ручная пушка «гранж». Стандартная модель. Сразит вшивоголового наповал. Вырвет сердце, если правильно прицелиться. Младенца сотрет в порошок.

– Вам приходится отказаться от омоложения, чтобы родить ребенка, верно?

Она пожимает плечами:

– Это просто добавка. Вовсе не обязательно делать препараты именно такими.

– Но иначе у нас возникнет большая проблема с перенаселением, разве нет?

Она снова пожимает плечами.

Пистолет лежит на столе между нами. Она смотрит на него, затем на меня, затем снова на него. Я затягиваюсь. Я знаю, о чем она думает, глядя на большую добрую стальную ручную пушку. Ей до нее не дотянуться, но она в отчаянии, а потому ей кажется, что оружие близко, почти рядом. Почти.

Женщина снова смотрит на меня:

– Почему бы вам просто не сделать это? Побыстрее?

Моя очередь пожимать плечами. У меня нет ответа. Я должен сделать снимки, отвести ее в машину, прихлопнуть ребенка и вызвать уборщиков, а вместо этого мы сидим за столом. У нее в глазах слезы. Я наблюдаю, как она плачет. Молочные железы, и отекшие руки и ноги, и пугающая мудрость, источником которой, возможно, является понимание, что она не будет жить вечно. Противоположность Алисы с ее гладкой-гладкой кожей и упругими задорными грудями. Эта женщина плодовита. Плодовиты ее бедра, и груди, и живот, которые окружает грязная кухня, а снаружи – джунгли. Почва жизни. Женщина словно вросла во все это, влажное творение Геи.

Динозавр.

Мне следовало бы надеть на нее наручники. Я поймал ее с ребенком. Следовало бы застрелить ребенка. Но я этого не делаю. У меня эрекция. Она не слишком красива, но у меня эрекция. У нее обвислое, пухлое, грудастое, широкобедрое, рыхлое тело; я едва могу сидеть, так жмут мне брюки. Стараюсь не таращиться на сосущего ребенка. На обнаженные груди. Снова затягиваюсь.

– Знаете, я давно этим занимаюсь.

Она тупо смотрит на меня и молчит.

– Всегда хотел знать, почему вы, женщины, делаете это.

Я киваю на ребенка. Он оторвался от груди, и теперь она вся на виду, обвисший гигантский мешок с набрякшим соском. Женщина не прячет ее. Подняв глаза, я вижу, что она изучает меня: заметила, как я таращился на ее грудь. Ребенок сползает вниз и тоже серьезно смотрит на меня. Интересно, ощущает ли он напряжение в комнате. Знает ли, что грядет?

– Почему ребенок? Действительно, почему?

Она поджимает губы. Прищуривается, гневно, потому что я с ней играю. Потому что сижу и болтаю, а мой «гранж» лежит на грязном столе. Однако потом ее взгляд смещается к пистолету, и я почти слышу, как щелкают шестеренки. Расчетливо. Волчица готовится к броску.

Она со вздохом двигает свой стул вперед.

– Я просто хотела ребенка. С самого детства.

– Чтобы играть, как с куклой? С предметом коллекционирования?

Она пожимает плечами:

– Наверное. – Молчит. Смотрит на пистолет. – Да, думаю, так. У меня была маленькая пластмассовая куколка, и я любила ее наряжать. Играла с ней в чаепитие. Заваривала чай, а потом выливала немного ей на лицо, чтобы она пила. Это была не очень хорошая кукла. Говорила, но всего несколько фраз. Мои родители не были богаты. «Пойдем в магазин». – «Давай, а зачем?» – «За часами». – «Я люблю часы». И тому подобное. Но я ее любила. И однажды я назвала ее своим ребеночком. Не знаю почему, но назвала, а кукла ответила: «Я люблю тебя, мамочка». – В ее глазах стоят слезы. – И я поняла, что хочу ребенка. Я постоянно играла с ней, и она делала вид, что она моя дочка, а потом мама застукала нас за этим и сказала, что я глупая и не следует так себя вести, потому что девочки больше не рожают детей, и забрала куклу.

Ребенок на полу, играет под столом в кубики. Складывает и разбирает. Замечает меня. У него голубые глаза и застенчивая улыбка. Я вижу ее проблеск, потом ребенок вскакивает с пола и прячет лицо между материнскими грудями. Выглядывает, хихикает и снова прячется.

Я киваю на ребенка:

– Кто отец?

Каменное лицо.

– Не знаю. Мне прислал образец парень, которого я нашла в Сети. Мы не стали встречаться. Я стерла всю информацию о нем, как только получила посылку.

– Жаль. Все могло бы сложиться лучше, если бы вы поддерживали контакт.

– Лучше для вас.

– Само собой. – Замечаю, что на сигарете вырос длинный столбик пепла, словно тонкий серый пенис, вяло свисающий с фильтра. Стряхиваю его, и он падает. – Все равно не могу понять насчет омоложения.

Неожиданно она смеется. Даже воодушевляется.

– Почему? Просто я не настолько влюблена в себя, чтобы желать жить вечно.

– Что вы собирались делать? Держать его в доме, пока…

– Ее, – перебивает она. – Держать ее в доме. Она девочка, и ее зовут Мелани.

Заслышав свое имя, ребенок смотрит на меня. Замечает на столе мою