пехоты, процентов 80 танков, всю кавалерию и авиацию, а о нашей артиллерийской группировке сведений пока нет, поэтому сказать что-либо определенное не могу.

Георгий Константинович задумался на минуту, потом сказал:

— Резон в этом есть, но, я думаю, надо смелее массировать ударный кулак. Пехоты будет достаточно 50 процентов, кавалерию, танки и авиацию бросим в наступление на главном направлении полностью. Здесь же надо сосредоточить до 70 процентов артиллерии.

Далее Георгий Константинович спросил: ясно ли нам, какой из двух армий отводится решающая роль?

— Конечно, 5-й танковой, — ответил я.

— Почему так считаешь? Видимо, потому, что она танковая и ей отдали два танковых корпуса?

— Не только. Еще и потому, что она будет действовать на заходящем правом фланге ударной группировки…

— …и способна, — подхватил эту мысль А. О. Ахманов, — выйти на тылы и коммуникации 6-й армии Паулюса.

— Верно понимаете, — подбодрил нас заместитель Верховного. — Короче говоря, у вас нет сомнений в реальности плана и в возможности в короткий срок выполнить его. А то ведь вы столько времени бились, как рыба об лед, об оборону генерала Хубе. От этого оптимизма, наверное, не прибавлялось. Полагаю, что весь личный состав штаба бывшей 1-й гвардейской не подкачает.

— Неужели кто-то сомневался в нашей уверенности в победе над врагом? — удивился я.

Жуков ничего не ответил, только нахмурился. Потом, уже наедине, он сказал мне:

— Было мнение сформировать новый штаб. Мне стоило немалых трудов убедить некоторых членов Ставки, что ваш штаб, столько натерпевшийся от врага в боях севернее Сталинграда, будет злее, чем любой другой, организовывать разгром зарвавшихся фашистов. И все же на все руководящие должности прибудут новые люди, в основном с других фронтов.

— Может быть, к нам назначат Рокоссовского? — невольно вырвалось у меня.

— Губа не дура! — грубовато бросил Жуков и тут же добавил: — Воюй не там, где хочется, а там, где бог велит. Впрочем, я оговорился: «бог» здесь неуместен, надо сказать — «долг». BQT тебе и современный военный фольклор, — уже добродушно заключил Георгий Константинович.

Перед отъездом в войска заместитель Верховного еще раз предупредил меня о сохранении в строжайшей тайне всего того, что нам стало известно, и посоветовал:

— Продумывай детали, накапливай данные о противнике, изучай свои войска, организуя прием пополнений и сопровождение их в выжидательные районы. Я полностью полагаюсь на твой штаб. Не теряйте ни минуты, времени у нас буквально в обрез.

Прибывшим позднее с разных участков советско-германского фронта руководящим товарищам потребовалось время на ознакомление с обстановкой, войсками, новыми подчиненными и т. д., и то немногое, что нам удалось сделать до их приезда, пришлось весьма кстати.

Долго ломать голову над тем, кто будет командующим нашим фронтом, не пришлось. 28 октября прибыл Н. Ф. Ватутин. Раньше я видел его лишь мельком, но слышал от А. М. Василевского рассказ о том, как он лишился своего заместителя — Н. Ф. Ватутина, одного из лучших генштабистов. В Ставке решался вопрос о назначении командующего на вновь создаваемый Воронежский фронт. Все предлагавшиеся присутствующими кандидаты отводились И. В. Сталийым. Тогда Николай Федорович предложил собственную кандидатуру, и при поддержке А. М. Василевского она была утверждена.

Гораздо позднее, когда мы довольно близко сошлись с командующим, он рассказал мне, какой внутренней борьбы стоил ему тот шаг.

— Штабную работу я люблю и очень высоко ценю, — говорил Николай Федорович, — но давно уже испытывал непреодолимое стремление испробовать себя на командном посту. Находясь длительное время на должности начальника штаба Северо-Западного фронта, я не раз чувствовал, что, будь у меня возможность самому реализовать разработанные штабом под моим руководством планы той или иной операции, я смог бы это сделать не хуже, чем мои тогдашние командующие. Утвердило меня в принятии этого решения то обстоятельство, что, по моему тогдашнему убеждению, положение под Воронежем могло стать столь же критическим, как весной под Харьковом, и там нужен был командующий, способный смело взять на себя ответственность при резком изменении обстановки. Сталина, как мне представлялось, вынуждала отвергать предлагаемые кандидатуры именно излишняя осторожность этих генералов.

— Знаешь, Семен Павлович, — Ватутин вдруг перешел на «ты», что было ему совершенно не свойственно, — этот мой поступок, наверное, напоминает решение сержанта принять командование ротой, когда он видит, что вокруг в данную минуту нет никого более подходящего, и отваживается мгновенно, хотя в мыслях успело пронестись столько противоречивых чувств.

— И тем не менее, — отозвался я, — все это решалось, очевидно, не с ходу? Ведь перед этим вы побывали на еще не разделенном Брянском фронте и досконально изучили там обстановку. Да хотя и не досконально, но, думаю, основательно ознакомился с ней. Однако переоценил значение Воронежа. Подумал, что главные летние баталии разыграются там, а оказалось — под Сталинградом.

Неожиданно Ватутин умолк, глубоко задумался, а потом спросил:

— Не догадываешься, зачем я рассказал всю эту историю?

Я пожал плечами.

— Хочу узнать, как другой штабник поступил бы в подобной ситуации.

Наступил мой черед поразмыслить, благо дилемма, стоявшая передо мной, была лишь теоретической.

— Наверное, поступил бы так же, — ответил я, — тем более учитывая, что Верховный Главнокомандующий, видимо, не случайно командировал вас на Брянский фронт перед его разделением: идея этой акции была, как я догадываюсь, ваша?

Николай Федорович утвердительно кивнул головой.

Разговор этот, повторю, состоялся гораздо позднее. А забежал я вперед, чтобы сразу познакомить читателя с новым командующим. Если честно, то при встрече его в тот пасмурный октябрьский день я был, пожалуй, разочарован. Все командующие фронтами, которых я знал до этого, исключая В. Н. Гордова, и внешне были незаурядны. С. К. Тимошенко — с кавалергардским ростом, телосложением и выправкой, А. И. Еременко — богатырь вроде Микулы Селяниновича. Статный и элегантный К. К. Рокоссовский… Иначе смотрелся новый командующий: мал ростом, преждевременно располнел, лицо скуластое, поведение, я бы сказал, какое-то нарочито обыденное. Насторожил вопрос Ватутина:

— Что, разве Стельмах еще не приехал? — с хрипотцой в голосе осведомился он.

Я, признаться, еще не знал, кто такой Стельмах, но догадался, что это начальник штаба фронта. «Вот как, — подумалось мне, — недоволен, что его встречает всего лишь заместитель начальника штаба». Я ответил, что из нового начальства только что прибыл командующий артиллерией