— Арха! — снова воскликнул великий хан, и вторая змея на дереве отрыгнула свою порцию в другую вазу в виде льва.

Слуга принес напиток, и мы все убедились, что это более вкусная и прекрасная разновидность кумыса под названием арха. Гости снова зааплодировали, так же поступили и павлины. Эти удивительные скульптуры животных, фонтанирующие змеи и яркие птицы работали без всякого видимого вмешательства человека. Я несколько раз приближался к ним вплотную и когда они работали, и когда стояли без движения, чтобы рассмотреть, но не обнаружил ни проволоки, ни веревок, ни рычагов, которые могли бы приводить механизмы в движение на расстоянии.

— Mao-tai! — в третий раз воскликнул великий хан, и все действо повторилось — от змеи, выпустившей струю в пасть льва, и до павлина, распустившего хвост.

Жидкость, которую выдала третья змея, mao-tai, оказалась для меня новой: желтоватая, слегка напоминающая сироп, пощипывающая язык. Монгольский гость, сидевший рядом, предостерег меня, ибо жидкость эта отличалась необыкновенной крепостью, что он и продемонстрировал. Монгол взял маленькую фарфоровую чашечку с напитком и поднес к ней пламя свечи, стоявшей на столе. Mao-tai загорелась синим пламенем и горела, подобно нефти, добрых пять минут, пока пламя полностью не уничтожило ее. Я так понял, что эта mao-tai — изобретение хань, каким-то образом получаемая ими из обычного проса. Да уж, воистину удивительный напиток — одинаково горючее вещество как для живота и мозгов, так и для открытого пламени.

— Pu-tao! — снова раздался приказ великого хана, обращенный к четвертой змее, висевшей на дереве.

Слово «pu-tao» означает виноградное вино. Но, к ужасу присутствующих, ничего не произошло. Четвертая змея просто свисала с дерева, зловеще сухая, а мы застыли, разинув рты, слегка напуганные, изумляясь тому, что произошло. Однако великий хан сидел, оскалившись в предвкушении, наслаждаясь напряженной атмосферой, и, выждав некоторое время, продемонстрировал нам последнее и самое удивительное чудо. Оказалось, что к «pu-tao» следовало добавить «hong!» или «bai!», после чего четвертая змея начинала фонтанировать, по приказу Хубилая извергая красное (hong) или белое (bai) вино. Разумеется, при виде этого мы, гости, разразились бурей восторженных возгласов и аплодисментов, а золотые павлины хлопали крыльями и распускали хвосты так сильно, что роняли пушинки со своих золотых перьев.

На пиру в ту ночь кроме прибывших с визитами присутствовало и множество благородных гостей — министров и придворных хана. Было здесь и несколько женщин, я решил, что это их жены. Благородные гости были различных национальностей и разного цвета кожи: арабы, персы, монголы и хань. Разумеется, присутствующие женщины не были мусульманками. Если у арабов и персов и имелись жены, то они не принимали участия в трапезе в столь смешанной компании. Все мужчины были превосходно одеты, в наряды из расшитого шелка, на некоторых, например на великом хане, монголах и местных хань, были халаты. На других красовались шелковые шаровары, по форме напоминающие персидские, и тюрбаны, на третьих — шелковые арабские абасы и кофии.

Однако спутницы мужчин были разодеты еще более роскошно. Все женщины-хань напудрили свои лица цвета слоновой кости до снежной белизны, их иссиня-черные волосы были зачесаны наверх и пришпилены длинными, украшенными драгоценными камнями приспособлениями, которые назывались «ложками для волос». Цвет лица у монголок был более темным, а кожа — слегка желтовато-коричневой, и мне было особенно приятно смотреть на этих женщин, чьи лица, в отличие от их живущих в степи сестер-кочевниц, не были грубы и обветрены на солнце и ветру, так же как и их тела не выглядели мускулистыми и грузными. Прически монголок были еще сложнее, чем у женщин-хань. Их волосы, рыжевато-черные вместо иссиня-черных, были обмотаны вокруг каркаса, который заставлял их спадать вниз в виде полумесяцев с обеих сторон головы, наподобие бараньих рогов. Эти полумесяцы были украшены гирляндами свисающих бриллиантов. И еще, хотя монголки и были одеты так же просто, как и женщины-хань, в струящиеся платья, вдобавок к этому у них на плечах красовались высокие ободки из уложенного шелка, которые стояли наподобие плавников.

За столом великого хана размещались члены его семьи. Пятеро или шестеро из двенадцати его законных сыновей сидели в ряд справа. По левую руку от Хубилая разместились: его первая и старшая жена, Джамбуи-хатун, его престарелая мать, вдовствующая хатун Соркуктани, а за ней — три его остальные жены. (У Хубилая было еще огромное количество постоянно сменяющих друг друга наложниц, все намного моложе его жен. Теперешние его фаворитки сидели за отдельным столом. От наложниц у Хубилая было еще двадцать пять сыновей, ну а дочерей, законных и незаконных, никто не считал.)

Пиршественный зал был устроен таким образом, что гости-мужчины занимали столы, располагавшиеся справа от Хубилая, а женщины — слева от него. Ближе всего к Хубилаю, так, чтобы можно было разговаривать, располагался стол, предназначенный для нас, Поло. С нами посадили какого-то монгольского сановника, чтобы переводить нам все, что необходимо, разъяснять, какие незнакомые блюда и напитки нам подавали, и тому подобное. Это был приятный молодой человек — как выяснилось, на десять лет старше меня, — который представился как Чимким. Как я понял, он работал в канцелярии вана Ханбалыка, то есть, по европейским понятиям, в мэрии или магистрате — на венецианском наречии это называется podestà. Рассудив, что статус нашего соседа по столу невысок, я сделал вывод, что Хубилай считает нас не слишком почетными гостями.

Великий хан более официально представил нас остальным своим придворным и министрам, которые сидели за ближайшими столами. Даже не буду пытаться перечислить их всех, потому что там было невероятное количество всевозможных вельмож, многие из них носили титулы которых я не встречал ни при одном дворе, например: мастер искусства черных чернил (не что иное, как придворный поэт), знаток мастиффов, ястребов и chitas (главный охотник великого хана), мастер мягких цветов (придворный художник), хранитель чудес и диковинок, летописец необычайного. Хочу упомянуть лишь нескольких вельмож, которые показались мне (и, полагаю, читатель с этим же согласится) до нелепости неуместными при монгольском дворе, — например, Лин Нган, которого мы уже знали, хотя и был представителем покоренного народа хань, но тем не менее занимал достаточно высокий пост придворного математика.

Молодой Чимким, как выяснилось, имел самый благородный титул, какой только Хубилай присваивал монголам, а между тем всего лишь работал в магистрате. И наоборот; главный министр великого хана, чья канцелярия называлась на языке ханей jing-siang, не был ни завоевателем-монголом, ни побежденным хань. Он оказался арабом по имени Ахмед-аз-Фенакет. Сам этот человек предпочитал, чтобы его величали арабским титулом: на его родном языке эта должность называлась wali. Однако, как бы почтительно к нему ни обращались — jing-siang, главный министр или wali, — по монгольской внутренней иерархии Ахмед был вторым самым влиятельным человеком, он подчинялся только самому великому хану. Поскольку он был также вице-правителем, то, образно говоря, араб правил империей вместо Хубилая, когда тот отсутствовал, занимаясь охотой, войной или чем-нибудь еще. А еще Ахмед занимал должность министра финансов: он следил за завязками имперского кошелька.