«Она не шутит…»

– А как это?

– Если во время изготовления слепка пропадает эрекция, то в гипсе появляется трещина.

– Нет, я не про то. Я вообще спрашиваю. Зачем тебе гипсовые слепки елдаков?

– Девушке нужно хобби. Весь процесс занимает около часа. И не волнуйся, у меня есть подруга, она поддержит тебя в форме.

– Лучше обратись к Гриффу. Барабанщикам всегда надо быть в форме.

– В «Утопия-авеню» меня привлекает только один мужчина…

– Что ж, удачи тебе, Каллиста.

– Да ну тебя… С тобой ску-у-у-у-у-у-учно. – Гипсолитейщица Каллистa уходит.

Дин продолжает свой путь к террасе в конце сада.

– Классно вы сегодня отыграли, – произносит какой-то тип с подковой усов; он напоминает мексиканского бандита из спагетти-вестернов, которого убивают первым в начале фильма. – А «Явились не запылились» вообще так вставляет!

– Господи! Черт возьми, ты – Фрэнк Заппа?

– Когда я в настроении, то да, – говорит Фрэнк Заппа.

Дин пожимает ему руку:

– Дженис Джоплин навела меня на «We’re Only in It for the Money»[173]. Офигенная вещь. Нет слов…

– «Нет слов» меня вполне устраивает. Чарльз Мингус недаром говорит, что описывать музыку – все равно что танцевать архитектуру.

К Фрэнку Заппе подходит женщина со стаканом молока:

– Привет, я Гейл, та самая жена, которой все боятся. Нам очень нравится ваша группа.

– Приятно познакомиться. – Дин затягивается косячком, предлагает своим новым знакомым: – Угощайтесь.

– Мы абстиненты, обходимся без наркотиков, – говорит Фрэнк. – Мир и так прекрасен.

«Надо же, – думает Дин. – Фрэнк Заппа не употребляет наркоту…»

– Тоже верно. Фрэнк, объясни, как вы уговорили Эм-джи-эм выпустить совершенно некоммерческий альбом?

– Просто мое нахальство очень удачно совпало с полным невежеством лейбла. И если ты думаешь, что мои композиции некоммерческие, послушай Стравинского. Или Халима Эль-Дабха. А можно просто заехать гитарой по роже Рэнди Торна. Чистый перформанс.

– Это случайность, – объясняет Дин.

– Случайность – самое лучшее в любом творчестве, – заявляет Фрэнк.

– Такого ни за какие деньги не купишь, – добавляет Гейл. – «Утопия-авеню» теперь как The Monkees, только наоборот.

Кто-то прыгает в бассейн. Гости вопят.

– Ну и как тебе здесь? – спрашивает Фрэнк Заппа.

– В Лорел-каньоне? Просто райский сад.

– Вот только в этом райском саду далеко не рай, – вздыхает Фрэнк.

– А я думал, что тут-то как раз настоящий рай, – удивляется Дин.

– Рай – это жуть. Первый в мире фильм ужасов. Бог сотворяет Эдем, отдает его в распоряжение голому мужчине и голой женщине и заявляет в своем безграничном всеведении: «Все это ваше, только ни в коем случае не ешьте вот этого яблока с Древа познания, иначе случится шняга». Нет чтобы сразу повесить табличку «Съешь меня». И вообще, Адам с Евой заслуживают награды. Они так долго продержались, что Богу пришлось придумать фокус с говорящим змием, он же фаллический символ. Короче, съедают они познание, чего Господь Бог и добивался, и их карают менструацией, работой в поте лица своего и вельветовыми штанами. Хищники нападают на травоядных, и эдемскую землю окропляет кровь. Чем не фильм ужасов?

– Погоди, Фрэнк… – Дин недоуменно морщит лоб. – Ты хочешь сказать, что в Лорел-каньоне будет кровавая резня?

– Я хочу сказать, – отвечает Фрэнк Заппа, – если тебе почудится, что ты попал в рай, значит у тебя недостаточно информации. И пусть тебе павлины глаза не застят. Они тщеславные и злобные создания, а вдобавок целыми днями только и делают, что срут.

Дин стоит на террасе в дальнем конце сада, курит второй косячок Джеба Малоуна и воображает себя стоящим на носу океанского лайнера. Жужжат миллионы насекомых. В небе кружат миллиарды звезд. «Если, вот просто если… где-то в будущем или там в параллельной вселенной… «Утопия-авеню» исчезла, а я сам по себе, весь такой, звоню Аллену Клейну… и если, если он дает мне четверть миллиона долларов… какой бы дом здесь присмотреть?» Через три дома отсюда красуется большой особняк, весь в арках, в терракоте и в густых папоротниках. В джакузи на террасе, под луной и звездами нежится парочка. Дин представляет, что это он с Тиффани. В этой вселенной у Тиффани нет детей. Зато есть гараж, где стоит Динов «триумф-спитфайр», доставленный сюда прямым ходом из Англии, и хватает места для бабули Мосс, Билла, Рэя и всего его семейства… «А для Гарри Моффата? Не знаю. До сих пор не знаю. Есть вещи, о которых легче не думать. В Америке всегда что-то отвлекает…» К Дину подходит Эльф:

– Ну и какой же особняк ты думаешь прикупить на деньги, нажитые нечестным путем?

– Вон тот, с джакузи.

– Ага. Все удобства. Прекрасные виды. Неплохой выбор.

– Классная тусовка, правда? Нашла себе достойного кавалера?

– Я особо не искала. А ты встретил достойных дам из каньона?

– Одна только что предложила сделать гипсовый слепок моего елдака.

Эльф сначала думает, что Дин шутит, а потом визжит от смеха. Дин очень рад, что ее рассмешил. Нахохотавшись, она спрашивает:

– И что ты ей сказал?

– Спасибо, я обойдусь.

– Да ты что? Представляешь, вот запустили бы в массовое производство… «Динов инструмент. Батарейки в комплект не входят».

Дин насмешливо фыркает:

– А я только что встретил Фрэнка Заппу. Он прочитал мне лекцию о том, почему Лорел-каньон – не рай.

– Мудрый человек, – говорит Эльф. – Я сама только что думала, что это край вкушающих лотос.

«Наверное, она не про автомобиль…»

– Давай, профессор Холлоуэй, просвети меня про вкушающих лотос.

– Это из «Одиссеи». Корабль Одиссея девять дней носило по морю, а потом они увидели остров, сошли на берег, и Одиссей послал трех своих спутников узнать, кто живет на острове. Они встретили племя лотофагов, таких хиппи… Ну, те, как обычно, мол, мы за мир и за любовь, а кстати, отведайте вот эту штуку, вам понравится. Понятное дело, сладкий лотос этим троим понравился, причем так понравился, что они забыли обо всем: и о себе, и о товарищах, и о родном доме. Не хотели никуда возвращаться, а хотели только лотоса. Короче, Одиссею пришлось силком тащить их на корабль и поскорее убираться оттуда. А когда весла ударили в море, эти трое зарыдали «с опечаленным сердцем».

– Так тут кто хочешь зарыдает. Дурь же бесплатная.

– Одиссей вернул их к жизни. Лотофаги ничего не создают. Не любят. Не живут. Они как живые мертвецы.