Смуглый цвет лица обоих мальчиков и их чёрные глаза служили поводом к странным толкам среди простого народа. Многие думали, что в Италии люди чернокожие; другие уверяли, что герцог Миланский, супруг бледной женщины, — мавр, хотя некоторые возражали против этого, что тогда у мальчиков была бы чёрная кожа с белыми пятнами. Обыкновенно подобные разговоры кончались похвалами доброй герцогине, которая сама раздавала милостыню беднякам и терпеливо выслушивала их, когда они рассказывали ей о своих семейных делах.

Добродушные тирольцы с искренним состраданием смотрели на её грустное лицо и чёрную вуаль, покрывавшую её каштановые волосы, и приписывали её печаль долгой разлуке с мужем. Между тем более серьёзные заботы наполняли её сердце. Она не находила себе покоя ни днём ни ночью, и даже во время кратковременного сна её мучили тревожные видения. Ей казалось, что её муж сидит за крепкими тюремными стенами и осуждён на пожизненное заключение; не раз она даже видела во сне, что его ведут на смертную казнь, и просыпалась в испуге.

Судьба Милана ещё не была решена, и герцог пока не терял надежды освободить страну от французского ига. Тем не менее он считал своё положение настолько ненадёжным, что отвёз жену, обоих сыновей и остатки сокровищ ко двору своего родственника, императора Максимилиана.

Мария находила единственное утешение в религии. В те времена для знатных женщин в дни тяжёлых испытаний не оставалось иного выхода, кроме обращения к Богу и Пресвятой Марии в горячих молитвах и ревностного исполнения религиозных обрядов. Герцогиня ежедневно бывала в церкви при утреннем богослужении, и чем сильнее было её беспокойство об участи мужа и будущем детей, тем усерднее была её молитва. Всякое общество тяготило её при её печальном настроении духа, но в качестве близкой родственницы императора она должна была неизбежно принимать участие в различных придворных торжествах и увеселениях. Наконец, Максимилиан, как бы снисходя к её положению, предложил ей поселиться на некоторое время в небольшом уединённом замке, расположенном среди гор, в нескольких часах езды от Инсбрука. Мария с радостью согласилась на это предложение и просила только, чтобы ей немедленно сообщали каждое известие, которое будет получено от её мужа. В продолжение многих лет никто не жил в замке; поэтому велено было сделать в нём некоторые приготовления к приёму герцогини, которая отправилась туда при первой возможности со своими детьми и свитой, приехавшей с ней из Милана.

Мария обязана была этой переменой Бианке Сфорца, супруге императора, которая поспешила удалить её от двора, чтобы избавить от новых неприятностей, так как в это время шли активные переговоры между французским королём и Максимилианом. Император, при всей своей рыцарской вежливости, не отличался тонкостью чувств и, несмотря на близкое родство с Лодовико Моро, готов был принести в жертву родственные связи политическому расчёту. По примеру своих предшественников Максимилиан хотел воспользоваться удобным случаем для увеличения могущества габсбургского дома и тем охотнее согласился на удаление миланской герцогини, что она до известной степени стесняла его своим присутствием.

До сих пор Максимилиан выказывал явное нерасположение к Франции и упорно отказывался признать притязания орлеанского дома на Миланское герцогство. Людовик XII не мог при этих условиях спокойно пользоваться плодами своих побед и решился послать в Триент своего первого министра, кардинала д’Амбуаза, который должен был употребить все усилия, чтобы склонить к миру германского императора. Д’Амбуаз предложил руку единственной дочери короля, малолетней принцессы Клотильды, внуку Максимилиана, Карлу, сыну Филиппа и Анны Кастильской. Клотильда должна была получить в приданое Миланское герцогство, если германскому императору будет угодно пожаловать его принцессе в виде ленного владения. Филипп вполне одобрял этот план и ради торговых интересов своих нидерландских подданных желал прочного мира с Францией. Он сам вызвался быть посредником между своим отцом и Людовиком XII. На предварительном совещании, которое состоялось в Триенте, д’Амбуаз поднял также вопрос о церковной реформе и смене наличного состава высшего католического духовенства, начиная с главы его. Честолюбивый кардинал надеялся этим путём проложить себе путь к папскому престолу. Он обещал именем своего властелина прекратить враждебные действия против особы Лодовико Моро, кардинала Асканио Сфорца и других пленных миланцев. Но главный пункт договора представлял непреодолимые затруднения. У Людовика XII мог родиться сын, и он не хотел лишить его заранее выгодного наследства в пользу дочери. Император со своей стороны не соглашался на оговорку, которая давала возможность французскому королю распорядиться впоследствии Миланским герцогством по своему усмотрению. Таким образом, конференция в Триенте не привела ни к каким результатам.

Во время этих переговоров почти прерваны были всякие сношения между императорской фамилией и супругой бывшего миланского герцога, так что Мария сама должна была рассылать гонцов, чтобы получать известия о положении дел своего мужа. Хотя она имела мало надежды на лучшую будущность, но в её новом убежище по крайней мере ничто не нарушало тишины её уединённой жизни; она могла вполне предаться молитве и благотворительности.

Вскоре после своего приезда она собрала подробные сведения о бедных семействах, живущих в окрестностях, и старалась по возможности облегчить их участь. Хотя нищета в Тироле далеко не была так велика, как в Италии, где постоянные войны довели народ до крайнего разорения, но и здесь было немало несчастных, которым благодетельная рука доброй герцогини могла принести помощь и утешение.

Между тем германский император, по окончании неудачной конференции в Триенте, вернулся в Инсбрук. Теперь ничто не мешало ему возобновить прежние дружеские отношения с миланской герцогиней, и он решился немедленно посетить её вместе со своей супругой. Императорская чета отправилась в путь с небольшой свитой и после короткого, но утомительного путешествия достигла уединённого горного замка, где жила Мария. Герцогиня не ожидала их приезда; поэтому высокие посетители застали её окружённую деревенскими детьми, которым она раздавала съестные припасы.

Император с супругой остановились у входа в залу и молча смотрели на трогательное зрелище, которое представилось их глазам. Мария сидела на стуле с высокой спинкой, одетая, как всегда, в тёмное платье; её старший сын стоял за нею, облокотившись обеими руками на спинку стула; младший поместился на скамейке, у ног матери. Оба мальчика с видимым участием смотрели на бедно одетую молодую девушку, с которой в эту минуту разговаривала герцогиня.

Но сцена тотчас же изменилась с появлением императорской четы. Мария вместе с своими сыновьями поспешила навстречу гостям; молодая девушка робко отошла в сторону, между тем как остальные дети с наивным любопытством разглядывали высокие фигуры незнакомых посетителей.

Император рассеянно поздоровался со своей родственницей и обоими принцами, так как всё