Ильину хотелось, чтобы сегодня и ему вот так же сдался другой немецкий генерал. Было такое мальчишеское желание. Но ничего похожего не вышло. Просто немец из комитета «Свободная Германия» и лейтенант из седьмого отдела вернулись из лесу с обросшим сивой бородой пожилым немецким майором. И этот майор сказал, что хочет узнать условия капитуляции для всех находящихся в его подчинении офицеров и солдат.

Ильин назвал условия капитуляции: сохранение жизни, помощь раненым, питание – и спросил, сколько человек в готовой капитулировать группе?

Майор ответил, что не может после боя дать точную цифру, но около шестисот человек. Он говорил так медленно, словно вынуждая себя произносить каждое слово, что Ильин почти все понял сам, хотя лейтенант из седьмого отдела переводил.

Ильин спросил, кто у них старший по званию? Он все еще не расставался с надеждой взять в плен генерала. Майор ответил, что боевой группой командует он, Фридрих Хаммерштейн, начальник штаба двести четырнадцатого пехотного полка. И все входящие в группу офицеры и солдаты из других частей подчинены ему.

Ильин, все время помнивший о тех двух «фердинандах», успевших уйти в глубь леса, спросил у майора, где они сейчас и находятся ли под его началом? Майор сказал, что да – штурмовые орудия подчинены ему, но у них кончилось горючее, и они стоят в лесу.

Ильин не стал дальше уточнять вопрос, подумал: пусть сдастся личный состав, а там возьмем и «фердинанды».

Он показал на местности, куда должны выйти немцы, – пусть построятся на опушке с двумя белыми флагами и, сложив у ног оружие, ждут дальнейших команд. И, посмотрев на часы, спросил, хватит ли на все это одного часа.

Немецкий майор ответил, что часа ему хватит, и пошел назад, в лес.

Представителя из комитета «Свободная Германия» Ильин обратно в лес не пустил, приказал остаться. Сказал: «Опять стрельнет какой-нибудь псих, а потом отвечай за вас». Представитель пожал плечами и остался.

Ильин приказал комбату подтащить станковые пулеметы и держать их в готовности, на всякий случай взять на прицел весь участок, куда выйдут с оружием немцы.

После этого стали ждать.

Завалишин, который находился с утра в другом батальоне, появился только теперь, когда началась волынка с капитуляцией, и, отведя в сторону представителя из комитета «Свободная Германия», разговаривал с ним о чем-то по-немецки. До Ильина доносились их голоса.

Отправив комбата распорядиться насчет пулеметов, Ильин стоял один и колебался, как ему теперь поступить: самому ли принимать капитуляцию или довольно и того, что поговорил с их майором, пусть теперь идет и принимает у них капитуляцию комбат – тоже, как и немец, майор.

Когда комбат вернулся и доложил, что распоряжения отданы, Ильин пришел к решению поручить прием пленных ему. Вел бой его батальон – пусть он и принимает пленных.

– А вы? – спросил комбат.

– Отсюда погляжу. Больше говорить не о чем. Должны сложить оружие – и все!

Комбат взял автоматчиков и ушел, а Ильин, напоследок приказав, чтобы комбата сопровождал лейтенант из седьмого отдела, подошел к Завалишину и представителю из комитета «Свободная Германия».

Разговаривая с Завалишиным, представитель стоял вольно, но когда подошел Ильин, по-немецки сдвинул каблуки и прижал к бокам локти.

– В каком вы были звании в германской армии? – спросил его Ильин по-немецки. До этого говорил с ним по-русски, не переходил на немецкий язык, а сейчас перешел.

Представитель комитета ответил по-русски, что последнее звание его в германской армии было обер-лейтенант.

– А когда и где попали к нам в плен? – снова по-немецки спросил Ильин.

Тот снова по-русски ответил, что попал в плен в сентябре сорок первого года у города Прилуки.

– С вами не попрактикуешься, – недовольно сказал Ильин.

И тогда немец, внимательно посмотрев на Ильина и словно приняв вызов, а может быть, просто потому, что ему легче и удобнее было сказать это по-немецки, коротко объяснил, как именно он попал в плен. В одном месте Ильин хотел переспросить Завалишина, правильно ли понял немца, но из самолюбия удержался. Сам же напросился на разговор по-немецки! И, кажется, понял правильно. Да и чего тут было не понять! Немец командовал ротой разведки в танковых войсках, и после того, как они замкнули у Прилук кольцо вокруг Киева, их рота, а может быть, вообще их часть – этого Ильин не уловил – двинулась в разведку на восток от Прилук и там попала под огонь русской артиллерии; он был тяжело ранен и взят в плен.

И когда этот немец, к которому до этого Ильин в душе так хорошо относился, вдруг заговорил по-немецки и в этой немецкой речи появились произнесенные с немецким акцентом русские слова – «ринге ум Киеф», «небен Прилюкки», Ильин, хотя сам же вызвал немца на разговор по-немецки, испытал вспышку гнева. Было в этих сказанных по-немецки словах что-то такое, вдруг напомнившее, каким был он, этот немец, тогда, в сорок первом году. Словно, когда он стал рассказывать по-немецки о том, как воевал под Прилуками, что-то нынешнее отлетело от него, а что-то тогдашнее вернулось. Тогдашнее для него радостное и победоносное, а для Ильина горькое и страшное, потому что это вокруг него, Ильина, замкнул тогда кольцо этот немец под Прилуками! И хотя Ильин прорвался тогда через это кольцо, мимо этого немца и вышел, но другие не вышли и остались лежать мертвыми там, в этом кольце, замкнутом этим немцем под Прилуками.

Ильин знал, что немец после всего этого был в антифашистской школе и рисковал жизнью, спасая от напрасной гибели других немцев, и остался в строю, несмотря на ранение, но, услышав вдруг на немецком языке его воспоминания о сорок первом годе, все равно не смог удержаться от вспышки злобы. И целую минуту смотрел в землю, пересиливая эту вспышку, о которой не думал сейчас, справедливая она или несправедливая, зная только одно, что для нее не время и не место и он, командир полка, к которому прислан этот немец, не имеет на нее права.

И немец что-то почувствовал. Он тоже стоял, смотрел в землю и молчал.

– У вас есть родные, там, в Германии? – пересилив себя, спросил Ильин по-немецки.

– Есть, – ответил немец тоже по-немецки. – Но после того как я поставил свою подпись под документами комитета «Свободная Германия», я не знаю, что с моими родными. Так же как и мои товарищи, – добавил он.

Да, вот это можно было слушать по-немецки: «майне камераден». «А ринге ум Киев» и «небен Прилюкки» почему-то нельзя было слушать. Это можно, а то нельзя!

– Надо было все же отправить товарища Шелля в медсанбат, – сказал Завалишин. – Он плохо себя чувствует, а особой нужды в нем, думаю, больше не будет.

Ильин заставил себя посмотреть на немца. Тот и правда еле стоял на ногах. Но Ильин заметил это лишь теперь, после слов Завалишина. Он вообще не привык замечать таких вещей: раз остался в строю, значит, остался!

В глубине леса раздался сильный взрыв и за ним через несколько секунд второй, такой же.