Слева по травянистой равнине брело стадо, охраняемое виканскими собаками и всадниками из клана Горностая. На подходе к Ватару животных придется забить, поскольку в пустыне их будем нечем кормить. Как сказал Сормо, там нет духов земли.

Историк глядел на животных. Их путь был столь же длинен, как и путь людей. Месяцы страданий.

«У нас общее проклятие — жажда жизни».

К счастью, бессловесные скоты не знали, что их судьбы уже предрешены.

«Но в последние мгновения все может измениться. Даже самые тупые и неповоротливые создания вдруг начинают чувствовать свой неминуемый конец. Говорят, ощущение приближающейся смерти — это дар Клобука. Жестокий дар».

— У той лошади выкипела вся кровь в жилах, — вдруг сказал Лулль.

Дюкр кивнул; ему не требовалось спрашивать, о какой лошади идет речь.

«Та кобыла спасала жизни и этих скотов, и боевых лошадей. Неудивительно, что она сгорела изнутри».

У историка защемило сердце.

— Говорят, у Нила и Нетры навсегда остались на руках черные отметины, — продолжал капитан.

«У меня тоже, хотя и невидимые».

Дюкр видел этих юных колдунов, свернувшихся калачиком под пологом повозки.

«Виканцы хорошо знают: за дар магической силы всегда приходится платить. И потому они никогда не завидуют избранным, ибо эта сила — не игра, не символ славы и богатства. Мы видим то, чего предпочли бы не видеть: магическая сила тверда, как железо, жестока по природе своей и стремится все разрушить вокруг себя».

— Ваше молчание заразительно, старик, — тихо произнес Лулль.

И вновь Дюкр лишь кивнул в ответ.

— А мне не терпится встретиться с Корболо Дэмом. И наступит конец. Знаете, я перестал видеть события в отдаленной перспективе, как Кольтен.

— Вы уверены, что ему это видится по-другому, нежели вам?

Лулль поморщился, отчего гримаса на его лице стала еще страшнее.

— Боюсь, в молчании Кольтена уже не ощущается победы, — сказал Дюкр.

— Как и в вашем, старик.

Историк пожал плечами.

«Против нас восстало все Семиградие. Удивительно, что мы до сих пор еще живы. Думать о чем-то отдаленном я просто не могу; мне достаточно этой нехитрой правды. Я читал достаточно повествований о войне… какая-то помешанность на сражениях, постоянный перекрой карт. Героические атаки и сокрушительные поражения. А на самом деле все мы — не более чем мелкие излучины страданий на большой реке боли. Клобук тебя накрой, старик, тебе самому тошно от своих слов — так зачем еще выплескивать их на других?»

— Нужно перестать думать, — сказал Лулль. — Кажется, мы уже перешли эту черту. Теперь мы просто существуем. Посмотрите на всех этих волов, овец, коз. Мы с вами похожи на них. Бредем под солнцем, гонимые на бойню.

Дюкр замотал головой.

— Похожи, да не совсем. Мы не можем отказаться от мыслей. Легко сказать — перестать думать. Это вас не спасет, капитан.

— А мне плевать на спасение, — почти крикнул Лулль. — Просто способ жить.

Они подъехали к расположению полка. Вместе с пехотинцами Седьмой там стояло с полсотни мужчин и женщин, весьма странно одетых и не менее странно вооруженных. Все они мгновенно повернули головы к подъехавшему Луллю.

— Пора опять становиться капитаном, — пробормотал Лулль. Он произнес это таким сокрушенным тоном, что историку обожгло сердце.

Сержант скомандовал «смирно». Разношерстное воинство неуклюже, но с усердием попыталось выполнить приказ. Лулль оглядел их, затем спрыгнул с лошади и направился к ним.

— Полгода назад вы лебезили перед знатью, стараясь им угодить, — начал свою речь капитан. — Вы не смели поднять глаз. За малейшую провинность вас заставляли лизать языками полы, и вы хорошо запомнили вкус пыли. Вы безропотно подставляли спины под плетки своих хозяев. Вы жили немногим лучше скотов — в жалких лачугах, где вы зачинали и рождали детей, которым было уготовано такое же будущее. Полгода назад за всех вас я бы и гроша ломаного не дал.

Он замолчал и подал знак сержанту.

Вперед вышли солдаты Седьмой армии, держа в руках сложенную форменную одежду. Она была далеко не новой и, скорее всего, снятой с убитых товарищей. Выцветшая, залатанная, подштопанная. К обмундированию прилагался железный медальон — копия ошейника для виканских сторожевых псов. На цепочке висела голова виканской собаки с полузакрытыми глазами. В отличие от настоящих собак пасть железного зверя не была оскалена.

Историку свело судорогой живот.

— Вчерашним вечером к Кольтену приходил посланец от Собрания знати. Вместе с ним слуги приволокли тяжелый ящик, доверху набитый золотыми и серебряными джакатами. Знать согласилась вернуть уплаченный ей выкуп, потому что эти изнеженные люди устали сами себе стряпать еду, чинить одежду и… подтирать собственные зады.

Раньше подобные слова заставили бы слушающих опустить глаза и что-нибудь пробормотать себе под нос. Ничего особенного: одним плевком в лицо больше. Но сегодня бывшие слуги засмеялись так, как смеялись в детстве над не слишком приличными шутками.

«Быдло так не смеется», — подумал Дюкр.

Лулль подождал, пока смех стихнет.

— Кольтен ничего не ответил посланцу знати. Кольтен повернулся к нему спиной. Главнокомандующий знает, что можно и чего нельзя купить за деньги.

Обезображенное лицо Лулля снова помрачнело.

— Наступает время, когда жизнь уже нельзя купить ни за какое золото. И возврата в прежнюю жизнь не будет. Теперь вы — не слуги, а солдаты. Солдаты Седьмой армии. Каждый из вас будет служить во взводах моего полка. Ваши новые боевые товарищи примут вас как равных. Им нет дела, кем вы были раньше.

Он повернулся к сержанту.

— Раздать обмундирование и развести новых солдат по их взводам!

Дюкр молча следил за ритуалом посвящения в воинское братство. Сержант выкрикивал имя бывшего слуги, выдавал форму, и к новому солдату подходили воины его взвода, уводя с собой. Он не заметил ничего показного, ни малейшего оттенка фальши. Как и все малазанские военные ритуалы, этот был достаточно сдержанным. Кое-кому из новобранцев перевалило за сорок, но возраст не имел значения. Тяжелая жизнь закалила их, а два тяжелых сражения научили выживать в любых условиях.

«Они будут стоять до конца».

Капитан подошел и встал рядом с Дюкром.

— Останься они слугами, у них была бы возможность сохранить себе жизнь. Не один хозяин, так другой. Слуги всегда в цене. А теперь, взяв в руки оружие, они погибнут. Чувствуете, какая тишина? Знаете, что она знаменует? Уверен: знаете, причем очень хорошо.

«Знаю, капитан. Клобук смеется над нашими жалкими потугами остаться в живых, и люди это чувствуют».