только послушник. А монаху на эту тему говорить неполезно. Только бесов тешить.

– Ну ладно… – промямлил Том и замолчал.

Отец Леонтий вздохнул, с любовью посмотрел на дела своих рук, окинул взглядом цветущую клумбу.

– Нравится у нас? Только честно.

– Если честно, то пионерлагерь напоминает, – ответил Том. – Побудка, обед, производительный труд. Только храм еще зачем-то.

Монах улыбнулся в бороду.

– А ты, стало быть, атеист?

– Нет. То есть да.

– А почему?

– Странный вопрос. Я бы спросил, почему вообще есть верующие. Как можно верить в то, что где-то две тыщи лет назад, на земле, родился Бог? А потом Его, Бога, еще и убили. Наивно как-то.

– Ты Библию читал?

– Читал немного. Экклесиаст.

– Мудрая книга?

– Интересная.

– Ты не задавал себе вопрос, как наивные простачки могли написать такую мудрую книгу?

Том улыбнулся, пожал плечами.

– Это не аргумент. Просто автор был по-житейски толковый, ну и немного поэт. Мудрая книга – это еще не доказательство существования Бога. К тому же мудрых книг много. И написаны они в разных местах мира. Почему же тогда именно ваша вера правильная?

– Чудак-человек! – Монах будто впервые увидел Тома. – Я понимаю, если бы спросил об этом тыщи три лет назад. Тогда люди действительно не знали, как устроен мир: так или эдак. Но потом пришел Бог! Сам пришел, понимаешь? Пришел к людям Бог, и сказал: вот Я, веруйте так-то, делайте то-то. Не верите? А чтобы не сомневались, чтобы не думали, что шарлатан, – смотрите, что делаю. Воскрешаю мертвых, исцеляю слепых и глухонемых, предсказываю то, что потом произошло. Какие еще нужны доказательства? А его взяли и убили. От ненависти, от злобы своей, от больной совести. А теперь говорят: ну, это всего лишь еще одна религия. А может, даже басня.

– А разве Бог может умереть?

– Бог может все.

– Если Бог может все, то почему Он не победил зло?

Отец Леонтий примостился на вываленные рядом камни, снял перчатки.

– Обязательно победит. Он же нас любит.

– Какая странная любовь.

– А ты думал… Любовь – это вообще загадка. Ее не описать, зато можно легко почувствовать. Это, наверное, потребность творить вовне себя, и не для себя. Наш Бог до сотворения мира был чрезвычайно одинок. Конечно, это неправильно: Он был более чем достаточен, и Его Любовь не имела границ. Но она так переполняла Его, что вылилась в сотворение мира. Может быть, потому, что нельзя любить в одиночку, даже если ты – Бог. Любовь в одиночку – это же любовь к себе, вовнутрь. Это источник зла. Поэтому Любовь всегда творит вовне себя. Она свободна и добровольна. Зло же порабощает, оно наслаждается обладанием. Любовь к себе любуется только своими недрами. Она ничего не производит, она лишь пользуется плодами любви. Любовь – это солнце, которое дарует всем жизнь и свет. Любовь к себе – это черная дыра, которая всасывает саму себя, и все, до чего может дотянуться. Это самопоглощающееся ничто. Поэтому Господь создал мир и нас, чтобы мы могли любить так же, как и Он. Творить вовне, уподобляясь Ему в любви. Он создал нас свободными, поскольку любить можно только будучи свободным. Ведь Ему не нужны куклы, которые любят только потому, что так хочет кукловод. По сути свобода – это и есть главное испытание, любишь ли ты другого, или все-таки себя.

– Но если зло – это ничто, то чего же, по-вашему, хочет сатана? – Том присел рядом.

– Сатана хочет власти. Власть – это очень сильный наркотик, ты просто не испытал его. Посмотри на наших политиков. Они пока не умрут, от власти не откажутся, а власть земная – это бледная тень власти метафизической. Люди подчиняются лукавому, потому что уверены в своей полной самостоятельности. Для этого нужно лишь убедить их, что Бога нет. Что свобода от греха – это чушь, а подлинная свобода – это вседозволенность. А потом он скажет Богу: ты же видишь, они все пошли за мной. А раз те, в которых есть твое подобие, пошли за мной, и их большинство, значит, я сильнее тебя, и за мной – истина.

Его громовой глас прокатился по ущелью.

– А почему Бог не предъявит человеку доказательства того, что Он – есть? Все было бы проще.

– Нет, не было бы. Вера требует усилий. Если ты веруешь, то сердцу доказательства не нужны, оно и так все чувствует. А если нет, то даже живой Христос тебя не убедит. Ты всегда потом сможешь обосновать это галлюцинацией.

– А что такое вера?

– Я бы назвал веру заочной мудростью. Допустим, ты не постиг многих секретов мира, не дошел до многого своим умом. Но ты взял и поверил в Бога. И в награду получил в дар библиотеку истин. Вначале ты пользуешься этими инструкциями, не понимая их, но доверяя Ему. Но потом, позже, вдруг замечаешь, что там, где им следовал, в итоге выходило правильно. Это приходящее ощущение правоты укрепляет твою веру.

Монах вновь взялся за камни, но через полминуты оторвался от работы и с ноткой удивления в голосе спросил:

– Неужели ты никогда не молился?

– Нет.

– Ни разу?

Том вдруг отчетливо вспомнил свой нелепый вопль в тумане, нежданную вспышку спасительного воспоминания. Ему стало немного стыдно за ту легкую надменность, за чувство превосходства над верующими, которое всегда было присуще его возвышенному и холодному, как пики Гималаев, атеизму.

– Было дело разок.

– Помогло?

– Помогло, – Том замялся. – Но… Мало ли. Вдруг совпадение?

– Я ж говорю, что если и доказательства будут, ты не поверишь. Совпадение? Так и есть. Поэтому молись почаще, чтобы этих совпадений было побольше… – монах засмеялся.

– Мне просто кажется, что в вере есть какое-то… Нежелание смело взглянуть в глаза неизвестности.

– Смелость проявляется на исповеди, а не в праздных разговорах.

Том пожал плечами. Он не знал, что ответить. Этот богословский диалог на разных языках был интересен ему, но не вел ни к чему. Он не добавлял ему веры, не укреплял неверия. Каждый из них видел мир со своей колокольни. И все-таки в словах монаха было что-то ясное, глубокое, и одновременно простое. Без того мудреного тумана, которым были окутаны слова коктебельского гуру.

– Вот здесь копни. – Отец Леонтий продолжал укладывать камни. – Миша говорит, что вы музыканты?

– Так, играем помаленьку, – Том обрадовался перемене темы.

– А что играете?

– Панк-рок.

– Панк! Прекрасно. А о чем поете?

– Ну, так сразу и не скажешь. – Том задумался. – Наверное, о зле. О том, что люди погрязли во лжи. Что молятся деньгам. Что могут жить честнее, но не