Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вмиг паломники отлетели подальше, сжались у другого борта, прячась друг за друга. Исключая отца Давида – тот и не моргнул. Аланис презрительно рассмеялась:
– Трусливые глупые человечки! На мне проклятье. Хотите посмотреть? Пощупать? Так чего ждете, подходите, насладитесь! А я уж выберу, кому из вас подарочек сделать.
Забормотали:
– Прости нас, сестрица… прости, не серчай…
Она повязала платок и ушла. Поискала щели, куда забиться, но не нашла ни одной. Села на носу, смотрела на кувшинки, распластанные по волнам. Рядом оказался отец Давид. Спросил:
– Видите фей, миледи?
– Простите?..
– Говорят, на листьях кувшинок живут озерные феи. Пляшут дивные танцы – глаз не отвести. Но увидеть может только чистый душою человек.
Она фыркнула.
– Нашли чистоту, отче!.. Лучше сами посмотрите, да мне опишите.
Он сказал:
– Вы красивы, миледи.
– Приберегите сострадание для этих… они нуждаются.
Но вдруг поняла: никакого сострадания в его словах.
– Священнику не к лицу ухлестывать за барышнями.
– А разве похоже на это?
Правда: похоже не было. Кажется, он и вовсе имел в виду не внешнюю красу, а нечто другое… из душевных материй.
– Зачем говорите это? Вы же не знаете меня.
– Знаю, что вы не находите покоя.
Ей сделалось не по себе, она переменила тему.
– Со мною теперь все ясно. А в чем ваша беда, отче?
Он только развел руками.
– Потеряли кого-то?
– Все мы кого-нибудь теряли, сударыня.
– Зачем же пустились в паломничество?
Он промолчал, и Аланис сказала с оттенком ехидцы:
– Я поняла: ради душевного совершенствования. Святой вы человек, отче.
– О, нет, миледи. Прямая противоположность.
Судно причалило в Южном Пути и, к великому сожалению, не было осмотрено воинами Ориджина. Оказалось, северяне еще не заняли берег Дымной Дали. Жаль: могли бы проводить Аланис прямиком к своему герцогу, а заодно устроить пару неприятностей скряге-купцу.
Пошли пешком. Аланис, имея полтора эфеса, попыталась нанять дилижанс или хотя бы телегу. Тщетно: никто не хотел ехать на север, прямо в когти нетопырям.
– Мы – паломники, божьи люди, – увещевал отец Давид. – Нас воины не тронут.
– Вас – да, – отмечали извозчики.
Так что пришлось топтать слякотные осенние дороги. Проклятый Южный Путь!.. Все здесь не так, как следует!.. Даже башмаки, в которых Аланис проехала пол-Альмеры, внезапно начали натирать. Может, дело в том, что она привыкла к верховой езде, а не ходьбе… но скорее – в паршивых дорогах Южного Пути! В Альмере ничто нигде не натирало… К концу третьего дня девушка стала перед дилеммой: торчать на месте, как дорожный столб, пока не заживут волдыри на пятках, или идти по грязище босиком. Выбрала второе. Земля оказалась не только грязной, а и холодной: октябрь, как никак… Аланис жалели все: встречные крестьяне, хозяева харчевен, паломники – даже однорукий дед, даже горбунья с клюкой. Она в ответ их презирала: и каждого в отдельности, и всех скопом. Плевалась ядом. Ненавидела сострадательных дураков: падальщики, кормятся чужим несчастьем. Ненавидела герцога Лабелина: отчего, тьма сожри, он не привел в порядок дороги? Ненавидела Эрвина: почему его войско ползет так медленно?! Питаясь презрением и злобою, как двигатели тягача питаются искрой, упрямо шла, шла, шла на север.
По крайней мере, их нередко кормили. Помочь паломнику – святое дело. В отличие от самой Аланис, крестьяне Южного Пути верили в это. А уж сейчас паломников считали и вовсе героями-мучениками – ведь они идут прямиком в земли когтей и, наверняка, будут убиты. Счастье, если хоть помолиться успеют! Думая об этом, крестьяне не жалели харчей. Сами садились за стол вместе с паломниками, расспрашивали, трогали горб женщины и культю старика – на удачу. Просили благословенья у отца Давида, жалели Аланис:
– Бедняжечка… как же ты до гор дойдешь?..
Она раздобыла обувь, но жалеть ее продолжали. Возможно, потому, что обувью являлись лапти. В них Аланис напоминала себе корову в бальном платье… Мерзкая, нищая, жадная земля! Пускай Эрвин камня на камне от нее не оставит!
Потом встретили целую череду путевцев, несущих котомки с пожитками. Беженцы. От них узнали: армия северян недалеко – в двух сутках пути. Где стоят?.. Вон там, за Погремушкой, заняли Нижний Дойл.
Ночью Аланис оставила спутников. Тихонечко вышла из сарая, где спали, двинулась в ту сторону, где через час-другой должно было взойти солнце.
Отец Давид нагнал ее спустя полмили.
– Миледи, я пойду с вами.
Он, вроде как, поставил перед фактом, и ей это не понравилось.
– Это еще зачем? Сама справлюсь, отче!
– Одной девушке опасно в таких местах.
– Сказала – справлюсь.
– Позвольте мне помочь вам, миледи, – попросил священник.
– Ну, что тут было делать, милый Эрвин? Раз уж он так просил, то я согласилась. Давид – хороший человек, захотела сделать ему приятное. И вот, спустя сутки, нам встретились ваши кайры. Что было дальше – знаете.
Так закончила свою повесть леди Аланис Альмера. Эрвин высказал ей положенное число комплиментов – как рассказчице и бесстрашной путешественнице. Аланис небрежно отмахнулась: «Ах, пустое!» – и насладилась красотой собственного жеста.
Однако она погрешила против истины, излагая концовку.
– Позвольте мне помочь вам, миледи, – попросил священник.
– Ступайте к вашей пастве. Помогать паломникам – святое дело.
– Вы нуждаетесь больше их, – сказал отец Давид.
Она нервно рассмеялась:
– Какой абсурд!
А священник сказал:
– Самое горькое на свете – это слезы сильного человека.
– Где вы видели слезы?! – огрызнулась Аланис, но…
Как-то так вышло… ужасно нелепо…
Словом, она села и зарыдала взахлеб. Задыхалась, умывалась слезами, со всхлипами глотала воздух. Грязное, жалкое чучело… о, боги!..
Отец Давид гладил ее по спине и говорил:
– Поплачь, девочка. Давно пора.
Священник был мудр и выбросил из памяти тот случай. Не спрашивал: «Как вы себя чувствуете?..», «Полегчало?..», или еще какую глупость. Много молчал и, кажется, сам ощущал неловкость.
Редко бывало такое, чтобы леди Аланис Альмера оценила чей-нибудь поступок по достоинству. Но это был как раз тот случай. В Дойле, уже после беседы с Эрвином, она встретила священника. Он сказал: