Даже несмотря на то, что статьями о Распутине к 1915 году было никого не удивить, эта заметка произвела на воюющую Россию впечатление страшное.

«Где тут правда, конечно, сказать трудно. Но все это создает крайне благоприятную почву для всяких нападок, [о чем] Свидетельствует следующая статья, появившаяся сегодня в "Веч Времени", – писал у себя в дневнике Великий Князь Андрей Владимирович. – Подчеркнутые слова ясно указывают, куда метили[51] Но кто же станет писать опровержения? Единственный способ теперь – это обелить себя решительным действием, покончить с Распутиным, виновен ли он или нет. Все равно, что он делал и кто он такой. Важно лишь одно, что благодаря ему есть лицо, которое подвержено публичным нападкам весьма гадкого свойства, и этого вполне уже достаточно, чтобы быть осторожным и не возбуждать народного негодования, когда и без того в стране не все очень благополучно».

Именно с этой статьей генерал Спиридович связывал увольнение от дел Джунковского, о чем уже говорилось в предыдущей главе.

«В следующие дни все разговоры вертелись около Распутина, тем более, что в "Биржевых Ведомостях" и в "Вечернем Времени" появились статьи о Старце. И если в первой, еврейской по издателю, газете там была вполне приличная биография (что несколько расходится с вышеприведенной цитатой из дневника Палеолога. – А. В.), то во второй, считавшейся по имени Суворина правой и националистической, была сплошная клевета и клевета гнусная на него.

Этому не удивлялись, потому что всегда под хмельными парами Борис Суворин дружил с Гучковым. На Распутина клеветали, что Старец агитирует за сепаратный мир, что он пользуется покровительством немецкой партии, что за ним числится несколько судебных дел, прекращенных Щегловитовым. Все это была сплошная неправда, но публика всему этому верила, понимая между строк, что за всем этим стоит Императрица. Считавшийся патриотом, Борис Суворин вел тогда самую преступную антипатриотическую журнальную работу. Все это печаталось при наличности военной цензуры. Возмущенный Государь вызвал в один из тех дней Начальника Округа генерала Фролова и сделал ему строгое внушение. Генерал пригласил соредактора "Биржевых Ведомостей" Гаккебуша-Горелова и уже разругал его по военному, грозя и ссыпкой, и Сибирью. Горелов ссылался на разрешение военной цензуры и был прав.

За него перед Фроловым и заступился заведовавший военной цензурой генерал Струков, добряк-старик, уж никак к роли цензора, да еще во время войны, неподходящий, и дело заглохло.

Но в Царском Селе считали, что все, что касается печати, зависит от министра Внутренних дел, теперь от Щербатова, а потому и винили Щербатова в излишней мягкости, если не в попустительстве. Его считали ставленником и сторонником В. Кн. Николая Николаевича. Дни его были сочтены», – писал Спиридович.

И его мнение подкрепляется строками из письма Императрицы к мужу от 17 сентября 1915 года: «…С. и Щ. (то есть Самарин и Щербатов. – А. В.) просто нас продают – такие трусы!»

Продажность и трусость Самарина и Щербатова проявились, по мнению Государыни, в том, что они не обуздали печать, позволили развязаться новому витку антираспутинской газетной кампании и сами принимали в ней участие: «С. и Щ. клевещут так много на Григ. Щербатов показывал телеграммы твои, нашего Друга и Варнавы многим лицам. Подумай, какая гадость (про Иоанна Макс)! Это были частные телеграммы!»

Только вот горький парадокс: Самарин со Щербатовым кем угодно были, но только не трусами и не предателями.

«Самарин и Щербатов были дилетанты, и этот их дилетантизм сказался очень скоро», – жестко, но по сути верно оценивал двух министров Вл. И. Гурко. Спиридович приводил в мемуарах мнение своего приятеля, журналиста, связанного с Министерством внутренних дел: «Самарин – барин из Москвы, настраиваемый Москвою, будирует против Царского Села и буквально революционизирует Совет министров. Несмелые к нему прислушиваются, идут за ним». И при всей симпатии и уважении к Самарину скидывать это мнение со счета невозможно. Трагедия последних лет русского царствования в том и заключалась, что люди и их роли катастрофически не совпадали – один из самых верных признаков «смутного времени». Все стремительно менялось, падали одни сановники и возвышались другие, консерваторы оказывались революционерами, шла министерская чехарда, особенно опасная во время войны, и только Распутин был непотопляем.

«Григорий торжествует победу по всему фронту церковной и государ, жизни», – признавал Новоселов в письме Флоренскому 28 сентября 1915 года, а тремя неделями раньше всю страну облетела скандальная фраза, произнесенная на съезде земского и городского союза, открывшегося в Москве: «Нам нужна власть с хлыстом, а не власть, которая сама под хлыстом».

«Хлесткая фраза Гурко на сентябрьском съезде должна быть в значительной степени отнесена к обычным демагогическим приемам», – утверждал впоследствии в книге «На путях к дворцовому перевороту» С. П. Мельгунов. Но резонанс был огромный.

«Это – клеветническая двусмыслица, направленная против тебя и нашего Друга. Бог их за это накажет. Конечно, это не по-христиански так писать – пусть Господь их лучше простит и даст им покаяться», – писала Императрица мужу. Распутин же оставался вне подозрений, и Государь продолжал с ним встречаться. Вопреки утверждениям, что происходило это очень редко, дневник Императора свидетельствует об обратном.

«28-го сентября. Понедельник. Вечер провели хорошо у Ани с Григорием».

«21-го октября. Среда. Вечером видели Григория у Ани».

«21-го ноября. Суббота. Вечером посидели у Ани с Григорием».

«6-го декабря. Воскресенье. После обеда приехал Григорий; посидели вместе у кровати Алексея».

Последняя запись нуждается в комментарии.

«3-го же декабря Государь с Наследником выехал из Могилева для осмотра войск Гвардии. Эта поездка едва не стоила жизни Наследнику. Еще накануне Алексей Николаевич простудился и схватил сильный насморк. 3-го, от сильного чиханья началось кровотечение, продолжавшееся с перерывами весь день. Это было уже в поезде. В пути лейб-хирург Федоров признал положение опасным и вечером посоветовал Государю вернуться в Могилев. Императорский поезд повернул обратно, а Царице была послана телеграмма с просьбой приехать на 6 декабря, день Ангела Государя, в Могилев. Утром 4-го приехали в Могилев. Наследник очень ослаб. Температура 39 градусов. Федоров доложил Государю, что считает необходимым немедленно везти больного в Царское Село. Государь съездил из поезда в штаб и в 3 часа выехали в Царское Село. Днем температура спала, самочувствие улучшилось, но к вечеру жар поднялся. Силы падали, кровотечение не унималось. Несколько раз останавливали поезд, чтобы переменить тампоны в носу. Ночью положение ухудшилось. Голову лежавшего Наследника поддерживал все время матрос Нагорный. Два раза мальчик впадал в обморок. Думали, что умирает. В Царское послали телеграмму, чтобы никто не встречал.