— После, после, милое дитя, — сказал я. Служба скоро закончится, и мой долг — отдать письмо маркизе в руки. Не могли бы вы ей сообщить о моем прибытии?

— Боюсь, она не пожелает вас видеть.

— Скажите, что я прибыл от ее супруга с приказом передать ей письмо лично в руки.

Даже если Аделаида не желала принимать визиты и вообще видеть посторонних, то я был уверен, что как посланника маркиза она примет меня не задумываясь. Я уже приготовил ответы на тысячу боязливых вопросов, и мое беспечное сердце радовалось при мысли, что, возможно, смогу ей тихо шепнуть, кто скрывается под маской. У меня было верное средство себя выдать, если только слишком нежное содержание письма позволит ей обратить какое-либо внимание на все прочие вещи.

Через некоторое время привратница вернулась с новостью, что получила приказ провести меня в комнату для переговоров. Колени мои ослабели, и, казалось, ноги перестали меня слушаться. То ли сердце мое забилось сильней, то ли сквозь искусственную краску проступил естественный румянец, однако моя проводница взглянула на меня с некоторым сомнением, открывая передо мной двери комнаты для переговоров.

Когда я подошел к решетке, Аделаида уже ждала. Не удостоив меня ни единым взором, она взяла торопливо письмо из моих рук, оглядела надпись и печать, затем поцеловала его, вскрыла и принялась читать. Но она читала столь торопливо, что вынуждена была то и дело возвращаться к началу, чтобы уловить смысл.

Я тем временем наблюдал за лицом своей супруги, находя ее вновь такой же, какой она запечатлелась в моем сердце. С каким страстным жаром приник бы я сейчас к этому лику мадонны! Ее бледное, очаровательное лицо прояснялось, становясь еще прекрасней по мере того, как она постигала содержание письма. Я видел ее чистую душу вновь на прежнем троне невинности, искренности и нежной приветливости, на котором она когда-то пребывала, столь достойная обожания. «О, благодарю вас, благосклонные силы небесные! — сказал я самому себе. — Моя жена вновь возвратилась ко мне».

Аделаида прочитала письмо, и крупные слезы сверкнули у нее на глазах. Не однажды отворачивалась она от меня, чтобы скрыть слезы, капавшие на письмо, которое она вновь и вновь прижимала к своим устам.

— Вы пришли прямо из С**, добрый друг? — спросила она, спрятав письмо в складках шейного платка.

— Прямо из С**, мадам.

— Вам знаком маркиз фон Г**?

— Кто же его не знает? Он хочет всем добра и желает всех видеть счастливыми.

Эти слова понравились ей.

— Вы правы, — вздохнула она. — Но как часто растрачивал он свои добрые дела на неблагодарных.

— Ими полон мир, мадам.

Глаза ее вновь наполнились слезами, но внутреннее сознание вины приводило к опасению, что эти слезы могут показаться подозрительными. Маркиза отвернулась и вытерла щеки носовым платком.

— Вы часто его видите?

— Очень часто, мадам.

— Вы счастливее меня.

— Почему? Вы свидитесь с ним снова, чтобы уже не расставаться.

— Благослови вас Бог за эти слова, добрый человек. Если мне предстоит однажды покинуть монастырь, я вспомню о вас и отблагодарю. Теперь же примите за свою услугу этот маленький подарок.

Аделаида достала из кошелька золотую монету и протянула мне через решетку. Я взял торопливо ее руку, покрыл поцелуями, крепко держа ее. Склонившись над ней, я успел снять со своего пальца знакомый маркизе алмазный перстень и надеть на тот палец, на котором она носила обручальное кольцо. Быстро повернувшись, я заторопился прочь.

— Боже милосердный, что это? Значит ли это, что... Погодите же немного!

Но я уже резко захлопнул за собой дверь.

* * *

Можно представить, каким раздумьям предавался я на обратном пути. Меня переполняла радость, мне казалось, я заново рожден. Кровь моя согрелась и струилась быстрее в жилах, благодатное пламя теплилось в моей груди, одушевляло чувства и окрыляло каждую мысль. Это было счастье юной любви после первого взаимного признания.

В каком только лучезарном свете не представало передо мной будущее! Мне виделось, что оно покоится на неком прочном, незыблемом основании. Небо было ясным и синим. Исчезли даже мелкие облачка, и влажный воздух не предвещал надвигающейся грозы. То был один из прекраснейших весенних дней в моей жизни, когда сердце предается мечтам и желаниям, не думая о наступлении вечера.

Я был уверен, что Аделаида в состоянии полностью исцелить графиню от ее болезни. Они давние подруги, а для женского горя нет более мягкого и утешительного прибежища, чем женская грудь. Жена моя своей кротостью и нежностью должна была подбодрить Каролину; благодаря своему опыту стать ей надежной предводительницей и послужить поучительным примером в ее горе. Вернувшиеся добродетели способны были заново укрепить эту дружбу, оказать помощь, подать совет и проявить щадящую участливость. В общении с ней Каролина должна понять, что она может потерять и что обрести.

Но бедное человеческое сердце! Не ведая о будущем, обманутое им же самим созданными мечтами и розовым сиянием сладостной надежды, упоенное самим собой, оно является легкой добычей самоуверенности. Принимая свои безрассудные фантазии за действительность и мня себя достигшим чертога радости, воображает оно, что преодолело все трудности, и наслаждается, едва обращая внимание на отдаленные удары грома, поскольку гроза, как ему кажется, миновала. Разве мог я предчувствовать какое-либо несчастье, вновь завидя вдали замок графа? Он стоял у окна с носовым платком в руке и махал мне усердно издали, иногда отворачиваясь и осушая слезы.

«Милосердный Боже! — подумал я. — Что еще могло произойти? Что-нибудь с Каролиной? Нет, нет!» Она шла на поправку, и граф мне об этом сообщал. Его последнее письмо, написанное позавчера, было очень грустным, но он ничего о себе не говорил и, казалось, сумел меня утешить по поводу превратностей судьбы. Он утешал меня! Но что же могло случиться? Новости из Испании? Навряд ли!

Грудь мою все более теснило, и я почти уже не мог дышать от волнения, когда карета спокойно остановилась у замка.

Граф дожидался меня на ступенях, его необычайно бледное лицо было искажено волнением. Он задержал на мне какое-то время взгляд своих темных глаз, который определенно был полон тайного, пугающего значения. И когда я ринулся в его объятия, он обнял меня крепче и теплей обычного. Его блуждающий взгляд застилали слезы, и рука его дрожала в моей.

Я взглянул на него в полнейшем замешательстве. Казалось, он не мог вынести моего взгляда и потупил глаза.

—