Вот благодаря чему я смог написать Габинию: «Я думаю, ты найдешь орла спрятанным в каком-нибудь укромном месте в храме Геркулеса в Бремене на восточном берегу Вебера. Не трать лишнего времени на расправу над истевонами. Пройди сперва сомкнутым строем через их земли и земли анзибариев, вызволи орла, а жечь, убивать и грабить будете на обратном пути».

Кстати, чтобы не забыть, я хотел рассказать вам еще одну историю похищенной золотой чаши: могу с таким же успехом сделать это сейчас. Однажды я пригласил на ужин несколько всадников из провинции, и — представьте только! — один из негодяев, марселец, унес золотую чашу, которая стояла перед ним. Я ничего ему не сказал и на следующий день снова пригласил его к ужину, но на этот раз перед ним поставили каменную чашу. Это, видимо, его напугало, так как на следующее утро золотая чаша была возвращена в сопровождении записки, где он в чрезмерно униженных выражениях извинялся за то, что осмелился взять на два дня мою чашу, чтобы скопировать узор, который привел его в восторг: он хотел увековечить память о великой чести, которую я ему оказал своим приглашением, ставя у себя дома на стол подобную чашу с вином до конца своих дней.

В ответ я отправил ему каменную чашу с просьбой прислать взамен в качестве сувенира золотую копию моей.

Я назначил день в мае, когда должны были начаться оба похода во главе с Гальбой и Габинием, увеличил численность их войск за счет рекрутов, набранных во Франции и Италии, до шести полков — оставив два полка оборонять границу на Верхнем Рейне и два — на Нижнем, — ограничил для каждого число возможных потерь убитыми и ранеными до двух тысяч человек и приказал закончить все операции к первому июля и вернуться домой. Целью Гальбы было захватить три города хаттов, построенных, когда Германия была под эгидой Рима: Нуазиум, Гравионарий и Мелокав, которые расположены на одной линии, параллельно Рейну, примерно в ста милях в глубь страны от Майнца.

Не буду входить в подробности. Скажу только, что обе кампании закончились полным успехом. Гальба сжег сто пятьдесят укрепленных частоколами деревень, уничтожил тысячи акров посевов, убил огромное число германцев, вооруженных и безоружных, и разграбил три указанных города к середине июня. Он взял около двух тысяч пленников обоего пола, в том числе знатных мужчин и женщин в качестве заложников, чтобы держать хаттов в узде. Он потерял двенадцать сотен солдат убитыми и ранеными, из которых всего четыреста были римляне. Задача Габиния была трудней, но он ее выполнил, потеряв только восемьсот человек. Он воспользовался моим предложением, данным в последнюю минуту, не идти прямо на Бремен, но захватить территорию ангривариев, живущих к югу от малых хавков, и уже оттуда послать на Бремен летучий кавалерийский отряд — вдруг удастся захватить город до того, как хавки сочтут нужным перенести орла в другое, более безопасное хранилище. Все удалось в точности, как было задумано. Кавалеристы, под командой самого Габиния, нашли орла там, где я ожидал, и Габиний был так доволен своим успехом, что подтянул туда остальные полки и прошел через всю малую Хавкию из конца в конец, сметая все на своем пути и сжигая один за другим деревянные капища германского Геркулеса, пока не осталось ни одного. Деревни и посевы он уничтожал не так методично, как Гальба, но на обратном пути сделал вполне достаточно, чтобы истевоны долго его помнили, и захватил две тысячи пленных.

Известие о спасении орла пришло в Рим одновременно с известием об успешном захвате Гальбой хаттских городов, и сенат немедленно присудил мне титул императора, от которого на этот раз я не отказался. Я счел, что заслужил его, найдя местопребывание орла, предложив устроить глубокий кавалерийский рейд и проведя подготовку обеих кампаний в полной тайне. Никто ничего не знал о них, пока я не подписал приказ о том, что новобранцы в Италии и Франции должны быть под ружьем и в течение трех дней отправиться на Рейн.

Гальба и Габиний получили триумфальные украшения; я бы ходатайствовал перед сенатом о триумфах, если бы походы не были всего лишь карательными. Но я убедил сенат дать Габинию наследственное имя «хавк» в ознаменование его подвига. Орла пронесли в торжественной процессии к храму Августа, где я совершил жертвоприношение и поблагодарил его за божественную помощь, затем посвятил ему деревянные ворота храма, где был найден орел, — Габиний прислал их мне в подарок. Самого орла я Августу посвятить не мог, так как уже давным-давно ему было приготовлено место рядом с другими двумя спасенными орлами в храме Марса Мстителя. Позже я отнес его туда и исполнил церемонию посвящения: мое сердце было преисполнено гордости.

Солдаты придумали куплеты о спасении третьего орла, но на этот раз вместо того, чтобы прибавить их к старой балладе «Три печали сиятельного Августа», они сложили новую балладу под названием «Клавдий и орел». Нельзя сказать, чтобы она мне льстила, но некоторые куплеты мне очень нравятся. Сюжет заключается в том, что, хотя во многих отношениях я форменный дурак и делаю самые нелепые вещи: мешаю кашу ногой, бреюсь гребнем, отправившись в бани, выпиваю масло, которым должен умащать тело, и умащаюсь вином, которое мне подают для питья, — при всем том я на редкость учен: знаю названия всех звезд на небе, декламирую все стихи на свете и прочитал все книги во всех библиотеках мира. И плодом моей мудрости стало то, что лишь я смог сказать римлянам, где находится орел, который пропадал столько лет и не давался в руки тем, кто хотел вернуть его в Рим. В начале баллады повествуется — в драматических тонах — о том, как дворцовая гвардия провозгласила меня императором; я приведу три куплета, чтобы показать, что это за баллада:

В начале августа, через двадцать дней после того, как меня избрали императором, Мессалина родила мне сына, и впервые в жизни я почувствовал отцовскую гордость. К своему сыну Друзиллу, который умер лет двадцать назад, когда ему было одиннадцать, я не испытывал никаких родительских чувств и очень прохладно относился к моей дочери Антонии, хотя она была хорошим ребенком. Происходило это потому, что брак с Ургуланиллой, матерью Друзилла, и с Элией, матерью Антонии (я развелся с ними обеими, как только политическая ситуация предоставила мне такую возможность), был навязан мне: я не любил ни ту ни другую. А в Мессалину я был страстно влюблен; я думаю, нашу римскую богиню Луцину, которая ведает родами, редко так обхаживали, воссылая к ней столько молений и принося столько жертв, как это делал я в последние два месяца, когда Мессалина была на сносях.[200] Это был прекрасный здоровый младенец и, будучи моим единственным сыном, получил мои имена, как это у нас в обычае. Но я дал всем понять, что называть его надо Друз Германик. Я знал, что это произведет должное впечатление на германцев. Первый Друз Германик, чье имя вселяло страх по ту сторону Рейна почти пятьдесят лет назад, был мой отец, следующий, через двадцать пять лет — мой брат, я сам тоже был Друз Германик, а разве не я совсем недавно вернул в Рим последнего орла? Пройдет четверть века, и мой маленький Германик обязательно нас повторит — ведь все в истории повторяется — и перебьет еще несколько десятков тысяч германцев. Германцы как шиповник на краю поля: растет он так быстро, что его все время надо истреблять железом и огнем, чтобы он не вторгался в чужие владения. Как только мальчику исполнилось несколько месяцев и я мог взять его на руки без риска причинить ему вред, я завел привычку носить его по всему дворцу и показывать солдатам, которые любили его не меньше, чем я. Я напоминал им, что мальчик был первым из истинных цезарей со времен Великого Юлия, которому дали при рождении имя Цезарь, а не принят в этот род, как были по очереди приняты Август, Марцелл, Гай, Луций, Постум, Тиберий, Кастор, Нерон, Друз и Калигула. Правда, в последнем случае гордыня толкнула меня на неточность. Калигула, в отличие от его братьев Нерона и Друза, родился на несколько лет позднее, чем его отец, мой брат Германик, был усыновлен Августом (цезарем благодаря тому, что самого его усыновил Юлий Цезарь); так что он был настоящим Цезарем. Меня спутал тот факт, что Тиберий (Цезарь благодаря тому, что его усыновил Август) усыновил Калигулу, только когда тому исполнилось двадцать три года.