/ В тюрьму, в уборную и в рай»791, - предвосхищает рефрен песни «Если б водка была на одного…» (1963): «Что же на одного? / На одного — колыбель и могила»,

Что же касается стихотворения «Из-за гор — я не знаю, где горы…», то лирический герой в нем выступает в образе пророка (а поскольку о нем говорится в третьем лице, стихотворение относится к разряду формально-повествовательной лирики), как и в более поздней песне «Я из дела ушел» (1973): «Из-за гор — я не знаю, где горы те,

- / Он приехал на белом верблюде» = «.. .Из-за Синей горы понагнало другие дела. / Скачу, хрустят колосья под конем, / Но ясно различимо из-за хруста: / “Пророков нет в отечестве своем, / Но и в других отечествах — не густо”».

Вместе с тем следует отметить и различия между «Из-за гор…» и «В лабиринте»: если в первом люди просят лирического героя открыть им секрет («Чтоб сказал он им самое главное / И открыл он им самое нужное»), то во втором — людям уже нет никакого дела до лирического героя (который находится в одинаковом с ними положении — как пленник лабиринта), и не они обращаются к нему с вопросом, а он — к ним: «Я тороплюсь, / В горло вцеплюсь — / Вырву ответ!». Но вместо ответа «слышится смех: / “Зря вы спешите, / Поздно! У всех / Порваны нити!”». И герой понимает, что говорить с ними не о чем: «Я не желаю в эту компанью», — так как его стремления выйти к свету никто не поймет. Поэтому у него теперь — одна цель: самому выбраться из лабиринта, что в итоге и удается.

В наброске 1972 года лирический герой вспоминает: «Сколько я, сколько я видел на свете их — / Странных людей, равнодушных, слепых!» /3; 489/. Поэтому в концовке «Чужого дома» он будет гнать своих коней туда, «где нестранные люди как люди живут».

В первом случае люди названы слепыми. Объясняется это тем, что в «чужом доме» они «.долго жить впотьмах привыкали».

В песне герой просит указать ему дом, «где пол не покат», поскольку, как сказано в наброске: «Скользко — и… скользко — и падали третий, / Не замечая, не зная двоих». Этот же мотив встречается в песне «Я из дела ушел»: «Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю», — и в стихотворении «Я скольжу по коричневой пленке...».

Песня «Чужой дом» является второй серией песенной дилогии «Очи черные». Но и первая ее часть — «Погоня» — содержит ряд общих мотивов со стихотворением «В лабиринте»: «Видно, подолгу / Ищут без толку / Слабый просвет» = «Где просвет, где прогал?»; «И слепоту, и немоту — / Всё испытал» = «Не видать ни рожна!»; «Хаос, возня… / И у меня — / Выхода нет!» = «Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!».

Если в песне перед лирическим героем «лес стеной впереди — не пускает стена», то в стихотворении его не пускают сплошь лабиринты, в которые он попал. И тот, и другой образ означает несвободу. Поэтому и атмосфера в обоих произведениях

— соответствующая: «Злобный король в этой стране / Повелевал» = «Дождь, как яд с ветвей, недобром пропах».

Стихотворение «В лабиринте» датируется началом 1972 года, и тогда же была написана песня «Белое безмолвие», с которой также прослеживаются общие мотивы — например, мотив пустоты, символизирующий советскую действительность: «И долго руками одну пустоту / Парень хватал» = «Пустотой мы их кормим из рук».

В «Белом безмолвии» говорится, что «наградой за ночи отчаянья / Будет вечный полярный день». А в стихотворении «В лабиринте» фактически царит полярная ночь, которая также вызывает отчаянье: «Здесь, в темноте, / Эти и те / Чувствуют ночь». Через год данный мотив встретится в одном из набросков, который впоследствии будет использован при работе над «Пожарами»: «Царила ночь без дней — чтобы темней» /5; 518/. Впервые же «ночи отчаянья» были упомянуты в «Песне про стукача» (1964): «Казалось мне — кругом сплошная ночь, / Тем более что так оно и было».

Неудивительно, что об этом отчаянье поэт говорит постоянно: «И меня, патентованного, / Ко всему подготовленного, / Эти прутья печальные / Ввергли в бездну отчаянья» («Вот главный вход…», 1966), «Столько было в тот миг в моем взгляде на мир / Безотчетной, отчаянной прыти…» («В голове моей тучи безумных идей…», 1970), «Мой отчаяньем сорванный голос…» («Памятник», 1973), «И отчаянье бьется, как птица в виске» («Баллада о ненависти», 1975), «Я в отчаянье выл, грыз запястья в тщете / И рычал, что есть сил, — только зубы не те» («Палач», набросок 1975 года /5; 474/), «Когда уже отчаялся, продрать себе борта» («Гимн морю и горам», 1976; АР-10-157). А перед исполнением «Конца охоты на волков» во время съемок итальянского телевидения в 1979 году он скажет: «…песня, в которой есть напор, надрыв, может быть, даже какой-то элемент отчаянья, досады, песня — как стон, как выплеск».

Помимо мотивов ночи, отчаянья и пустоты, стихотворение «В лабиринте» и «Белое безмолвие» объединяют мотивы немоты и слепоты: «Но наградою нам за безмолвие / Обязательно будет звук. <.. > Мы ослепли — темно от такой белизны» = «И слепоту, и немоту — / Всё испытал».

Помимо того, в них разрабатывается сопутствующая тема одиночества: «Тем наградою за одиночество / Должен встретиться кто-нибудь» = «Сколько их бьется, / Людей одиноких <…> Кто меня ждет — / Знаю, придет, / Выведет прочь!» («одиночество» = «одиноких»; «должен встретиться» = «придет»; «кто-нибудь» = «кто меня ждет»); и даже упоминается одинаковое слово холодок': «Пот бежит по лицу, холодок по спине» (АР-11-19) = «Свет впереди! Именно там / На холодок / Вышел герой..»/3; 156/. А злые силы не выдерживают и погибают: «Нам не выклюют глаз из глазниц / Вороны. От стужи мрут!» /3; 378/ = «.. а Минотавр / С голода сдох!» /3; 156/.

В черновиках «Белого безмолвия» герои говорят: «И не свет спасения нам видится вдали» /3; 377/, - а в «Чужой колее» (также — 1972) сказано: «Там выезд есть из колеи — / Спасение!». В этой песне лирический герой мечтает: «Авось подъедет кто-нибудь / И вытянет!». Такая же надежда на встречу присутствует в «Белом безмолвии»: «Тем наградою за одиночество / Должен встретиться кто-нибудь». Здесь же герои предвидят физическую усталость: «Силы нас предадут и захочется / Не в перины, а в