в обращении, причем он сохранял должную твердость, успел в самое короткое время расположить их в свою пользу. Блестящее выполнение возложенного на него поручения еще увеличило расположение к нему со стороны Хакама; и во время болезни халифа его покровительнице Авроре стоило небольшого труда добиться назначения его домоправителем. Вследствие этого под его началом была вся дворцовая прислуга, и, таким образом, от него, да еще от первого визиря Мусхафия и начальников телохранителей «славян», Джаузара и Фаика, зависело в решительную минуту выполнение последней воли халифа относительно своего наследника. Ибн Абу Амир решительно стоял вместе с визирем за выполнение воли Хакама; оно и понятно, так как его положение вместе с судьбой султанши было связано с правлением ее сына, а Мусхафий, скорее всего, мог рассчитывать при несовершеннолетнем правителе удержать бразды правления в своих надежных, по его мнению, руках. Но это-то и не нравилось «славянам»; они не желали зависеть от человека, который им был ненавистен и от которого, ввиду противоположности интересов арабов и «славян», они могли ожидать лишь сокращения своих льгот. Таким образом, они решили, после смерти Хакама, возвести на престол вместо Хишама брата покойного – Мугиру. Они одни присутствовали во дворце в последние минуты жизни халифа, благодаря этому они могли не оглашать смерти его до прибытия во дворец Мусхафия. Так как все входы и выходы охранялись «славянами», то он оказался здесь в их власти и был вынужден подчиниться их требованиям о признании их плана. Но он подчинился только для вида; и когда «славяне» уже не сомневались в успехе, он быстро потребовал к себе Ибн Абу Амира и еще нескольких сторонников, особенно начальников арабских и берберских полков, составлявших гарнизон столицы. Все сходились на том, что следовало во что бы то ни стало воспрепятствовать осуществлению плана «славян», и вернейшим средством казалось, конечно, устранение их кандидата, прежде чем он узнает что-либо обо всем этом. Но как ни единодушны все были и в этом вопросе, ни у кого из присутствовавших военачальников не поднималась рука на сына великого Абдуррахмана. Тогда, ко всеобщему удивлению, на это дело вызвался Ибн Абу Амир, положение которого, в качестве гражданского чиновника, скорее всего, давало ему повод уклониться от этого поручения, исполнение которого было немыслимо без военной силы. До сих пор никто не подозревал под его любезно-изящной внешностью такой неистовой энергии. Но все же все были довольны, что нашелся человек, взявший на себя роль палача. В его распоряжение был дан военный отряд, и он направился к дому Мугиры, который и не подозревал о смерти Хакама, как и вообще все находившиеся вне дворца. Дом был окружен, и Ибн Абу Амир явился к принцу. Он известил его о смерти Хакама и спросил его, какого он мнения относительно вступления на престол юного Хишама. Смысл вопроса был ясен. Чтобы предотвратить эту заставшую его врасплох опасность, Мугира без колебаний изъявил готовность присягнуть на верность своему племяннику и предоставить любое обеспечение относительно своего дальнейшего поведения. Он умолял пощадить его жизнь. Даже у самого беззастенчивего эгоиста бывают минуты, когда в нем проявляется нечто вроде намека на совесть. Мольбы несчастного молодого человека (ему было только 27 лет) произвели некоторое впечатление на того, кто явился, чтобы впервые запятнать себя невинной кровью. Вследствие этого Ибн Абу Амир послал к Мусхафию гонца, сообщая ему о происшедшем и советуя отменить смертный приговор. Но визирю «славяне» были страшнее, чем убийство, тем более что совершить его должен был другой, и он немедленно ответил ему, требуя незамедлительного приведения в исполнение приговора. Ибн Абу Амир уже зашел слишком далеко; дальнейшим колебанием он ставил на карту всю свою карьеру, и – какую карьеру! Он отдал ничтожную дань человечности, выйдя из той комнаты, в которой его солдаты задушили несчастного принца. Затем он снова возвратился к Мусхафию.

План «славян» не удался. Им нечего было и думать о том, чтобы силою победить кордовские берберско-арабские войска, превосходившие их численностью, не говоря уже о народе. Вследствие этого они на время покорились, и на другой день одиннадцатилетний Хишам II (366–403 = 976—1013) без дальнейшего сопротивления был провозглашен халифом с прозвищем аль-Муайяд, «поддержанный (Богом)», а народ был в восторге от торжественного переезда юного государя и еще более от дарованных льгот по уплате податей. Мусхафий получил звание хаджиба, а Ибн Абу Амир был причислен к визирям. И хотя бывший судейский писец по чину был ниже хаджиба, но он уже теперь был первым лицом в государстве. Правда, что в руках хаджиба все еще сосредоточивались все нити правления, а номинально в его распоряжении были даже все войска столицы и провинции, но благодаря его слабохарактерности он, в сущности, располагал лишь тенью власти. Главные военачальники, особенно Туджибид Яхья в верхней пограничной провинции, а Талиб – в нижней, презирали министра и не обращали на него никакого внимания.

Во дворце «славяне» выжидали случая, чтобы отомстить, а решающее влияние на юного халифа, от имени которого велись все дела, имела, конечно, мать его Аврора, покровительница и, как все настойчивее утверждала народная молва, любовница Ибн Абу Амира. Но все же, если хаджибу Мусхафию при тех больших средствах, которыми он располагал, не удавалось упрочить своего положения и стать действительным правителем государства, то причиною этого была только его неспособность. Его умения хватало только для повседневных дел управления; и он был беспомощен при всяком случае, требовавшем быстрой решимости и чрезвычайных мер. В таких случаях должен был действовать более умный и энергичный Ибн Абу Амир; и он пользовался этим положением для возвышения своего значения, для приобретения новых друзей и для все большего оттеснения Мусхафия. И, употребляя в дело всю свою хитрость, из-за которой его впоследствии прозвали «лисицей» (салаб), он начал с того, что сделал безвредными «славян», удалив Джаузара, сослав Фаика, отстранив других более уважаемых начальников; затем, когда, вследствие все более настойчивых жалоб жителей пограничных областей на постоянные обиды со стороны леонцев, пришлось снарядить поход на север, предводительство которым хаджиб не решался принять на себя, визирь, для которого не было невозможного, любезно предложил свои услуги. Нападение его на христианскую область увенчалось успехом, и, к радости кордовцев, уже начавших было проявлять беспокойство, он возвратился с богатою добычей и множеством пленных (366 = 977 г.); этим он снова внушил уважение населению столицы, а неожиданно проявившимся военным дарованием и справедливою щедростью он еще увеличил свою популярность в войске. Мусхафий хорошо понимал, что государству и ему лично угрожала серьезная опасность вследствие натянутых отношений, бывших между