Гекуба склонилась над Гектором, дрожа от плача, она гладила его лицо, лоб.

— Гектор, из всех сыновей душе самый милый! Ты и при жизни был дорог богам олимпийским, и после смерти они тебя не покинули. Лежишь ты, не тронутый тлением, как будто недавно убитый…

Я думала, она будет говорить долго — разве может высказать всю свою боль материнское сердце в такую минуту? Но, наверное, именно потому, что это невозможно, Гекуба замолчала и отошла.

Пауза. Моя очередь. Что я могу сказать, имею ли я право говорить — наравне с Андромахой и Гекубой?

Никто не шевелился. Я сделала шаг, другой, подошла к Гектору. Как сурово, непроницаемо его лицо, губы плотно сжаты, глаза закрыты. Казалось неправдоподобным, что его, наделенного такой силой, забрала смерть, но он и ее предвидел. Он силу обручил с благородством и их союз не нарушил.

— Гектор, друг дорогой. — Я обращалась только к Гектору, больше ни к кому. — Я любила тебя больше всех братьев-троянцев. Ты заменил мне братьев родных, оставленных в Спарте. Ни разу с тех пор, как сюда я пришла, покинув отчую землю, я от тебя не слышала дурного, обидного слова. Если кто-нибудь попрекал меня — только свекор был кроток со мной, как родитель, — ты останавливал их, убеждал разумной речью. Ты действовал кротостью сердца, полными ласки словами. Со всем благородством души ты принял меня, чужестранку. Вот отчего над тобой и собой я сейчас, горемычная, плачу. В Трое пространной больше нет у меня другого доброго друга, как ты. Холодно стало здесь. Я троянцам внушаю лишь ужас.

Слишком поздно я сообразила, что лучше бы я воздавала безопасные хвалы воинской храбрости Гектора — вместо того чтобы говорить о себе и его доброте ко мне. Но с другой стороны, я ведь была Еленой, прославленной Еленой, из-за которой началась война, которая унесла Гектора. Разве не было бы трусостью умолчать об этом и не поблагодарить его за отношение ко мне?

Я отступила назад, и церемония продолжалась. Срезание волос, принесение жертв, пение. Взывая «Гектор! Гектор!», Антенор поднес факел к костру.

Как только большой костер вспыхнул, подожгли и малые костры, и долина озарилась их светом.

Наутро троянцы в серых плащах пришли выбрать из пепла кости погибших. Приам делал это собственноручно, осторожно ступая среди тлеющих углей. Парис, Деифоб и Гелен принимали останки. Стоя рядом, они поглядывали друг на друга искоса, понимая, что являются соперниками. Младшие сыновья — Полит, Паммон и Антиф — стояли чуть поодаль, как и Эзак, сын Приама от первой жены. По лицу Приама, собиравшего белые кости Гектора, было ясно: хоть у него сыновей было много, он лишился единственного сына души своей. Около малых костров другие троянцы собирали свои скорбные реликвии. Небо было потухшее, серое, как пепел, словно из сострадания к людям.

Хотя городские запасы значительно оскудели, Приам приказал устроить поминальный пир. Ничего не следовало жалеть, чтобы достойно и пышно проводить Гектора в царство бога Аида.

Пир проходил во дворце Гектора, в парадном зале, после того как останки собрали в золотую урну. Несмотря на большое стечение народа, этот зал без Гектора казался пустым. Словно желая подтвердить справедливость слов, сказанных мной над телом Гектора, его родственники обходили меня стороной, обращаясь лишь друг к другу. Андромаха сидела как царица — она и была сейчас царица мертвых, — а все преклоняли перед ней колено и целовали руку. В другой руке она держала Астианакса. У ее ног лежал шлем Гектора. Приам объявил, что в память Гектора построит святилище.

— Века пройдут, а люди будут чтить его. Они будут стоять, трепеща, перед этим шлемом, который некогда венчал голову моего сына. — Приам приподнял шлем. — Как могуча была шея, которая удерживала этот вес!

Я сжала руку Париса. И все-таки Приаму пора разглядеть сыновей, оставшихся в живых. Пора!

Старый царь, бормоча, дрожащими руками клал шлем на место, когда перед ним возникла высокая фигура. Приам перевел взгляд с сандалий на стройные мускулистые ноги, запрокинул голову и увидел женщину исполинского роста с миловидным лицом. Она со смехом, легко, словно покрывало, подхватила шлем и надела на голову.

— Сними немедленно! — потребовал Приам. — Это святыня!

Она снова рассмеялась и, сняв шлем, протянула Приаму. Он согнулся под его тяжестью.

— Мой тяжелее, — сказала незнакомка, пожав плечами. — Хорошо, что тебе не нужно поднимать его.

И она покрутила свой шлем, который держала в другой руке.

Приам изумленно смотрел на нее, как и все мы. Его губы уже сложились, чтобы задать вопрос «Кто ты такая?», как его осенило:

— Пентесилея!

— Она самая, — кивнула красавица великанша и показала рукой туда, где у входа стояла группа женщин. — А вот — мои воины. Проходите, подруги!

Женщины прошли строем, топая сандалиями.

— Это не все, конечно, — пояснила Пентесилея. — Это мои командиры.

— Вам пришлось проделать далекий путь. — Парис шагнул навстречу Пентесилее. — Когда я посылал за вами, не надеялся, что вы доберетесь так скоро.

— Похоже, мы все-таки опоздали, — ответила Пентесилея, со вздохом оглядывая погребальный пир. — Я опечалена потерей Гектора. Я мечтала, что буду сражаться рядом с этим великим воином.

Приам глубоко вздохнул, словно хотел сказать: «Никто не достоин сражаться рядом с Гектором. Гектор всегда впереди. Остальные могут только следовать за ним, даже царица и предводительница амазонок, дочь самого Ареса». Но Приам сказал всего лишь:

— Гектор был бы рад встрече с тобой.

При этих словах Пентесилея отошла к своим воительницам.

Амазонки окружили Пентесилею, заполнили зал. Все высокого роста, мускулистые. Но их мускулы не выпирали буграми, как у мужчин, а изящно играли под гладкой кожей. У всех были щиты и доспехи весом не менее, чем у Гектора, но они не сгибались под их тяжестью, а стояли с гордой осанкой.

— Прошу вас, снимите свои тяжелые доспехи, — обратился к гостьям Парис, выполняя роль хозяина — Гектора. — Вы наши друзья, и в этом зале вам ничто не угрожает.

— Разоблачитесь, подруги, — приказала Пентесилея.

Амазонки подчинились и, избавившись от тяжести, приветствовали нас.

— Помню, когда я был молод, амазонки присоединились к нам в сражении возле Фригии, — сказал Приам.

— Теперь мы воюем лучше, чем тогда, — ответила Пентесилея. — Оружие стало совершеннее, и тренироваться мы начинаем в более раннем возрасте. Все девочки в возрасте семи лет должны явиться в поле для испытаний. Мы отбираем самых лучших. Сила, ловкость и выносливость, без которых нет хорошего воина, видны с детства. Это качества врожденные, их нельзя приобрести тренировкой. А затем начинается учеба! Верховая езда, сражения на мечах, метание копья! Как подумаешь — сердце поет! Что может быть лучше?

Товарки Пентесилеи дружно кивали. Я внимательно осмотрела их стройные фигуры и не обнаружила никакого подтверждения слуха, будто амазонки отсекают себе правую грудь, чтобы не мешала наносить удары.