Восстановление экономики замедлял жестокий финансовый кризис. Поскольку союзники не оказывали русским друзьям щедрой поддержки, единственным источником денег для войны был народ Крыма. Бернацкий, глава управления финансов, хотел обложить население налогом и ввел налог на продажи. Эта форма косвенного налогообложения сильнее всего ударила по бедным. Однако прибыли от налога на продажи было совершенно недостаточно, и монополии, например на продажу соли, здесь не сильно помогали. У правительства не было альтернативы, кроме безоглядного использования печатного станка. Инфляция свирепствовала. Цены росли так быстро, что денег постоянно не хватало, притом, что печатный станок работал постоянно. В течение 1920 года белый режим напечатал 176 миллиардов рублей. (В царской России в 1914 году в обращении было 1,6 миллиарда рублей.) Бернацкий приказал напечатать 22 миллиарда рублей в Англии и создал план по девальвации, но режим пал раньше, чем этот проект был реализован.

Последствия финансового краха были масштабными. Совсем как в Советской России, деньги потеряли свою ценность, а их место заняли различные товары. В Крыму использовались табак, вино и ячмень. Крестьяне не хотели продавать товары правительству за не имеющие ценности деньги. В условиях, когда деньги были почти бесполезны, организованное экономическое планирование не представлялось невозможным.

Инфляция была одновременно причиной и результатом необузданной спекуляции. Каждый старался защитить себя, торгуя на черном рынке, запасая ценные товары и обходя правила. Правительство тщетно принимало все более суровые законы против спекулянтов. Препятствием не стала даже угроза смертной казни. Режим обещал доносившим на спекулянтов сначала 5, а потом 10 процентов конфискованного имущества. Газеты были полны отчетов о поимке и приговорах виновным. Но, похоже, ничто не помогало.

Но кто страдал больше всех, так это городская беднота, рабочие. В Крыму, где не было хорошо развитой промышленности, в 1920 году насчитывалось всего двенадцать тысяч рабочих. Врангель был готов уступить этот малочисленный рабочий класс врагу. Его режим не делал никаких попыток облегчить их проблемы и перетянуть их на свою сторону. Махров в своем примечательном меморандуме уделил рабочему вопросу мало места. Его рекомендации просто повторили законы Деникина о труде. Он хотел, чтобы Врангель подтвердил восьмичасовой рабочий день, позволил рабочим организовать страховые и пенсионные общества и выпустил законодательные акты, ограничивающие женский и детский труд. Далее он рекомендовал белым не отталкивать профсоюзы. Врангель написал на полях меморандума: «Верно, но мы не можем сделать все, принимая во внимание состояние наших финансов». Сложно предположить, о чем он думал, ведь ни одна из этих рекомендаций не подразумевала крупных финансовых затрат.

Инфляция очень жестоко ударила по рабочим. С января по октябрь 1920 года цена на хлеб выросла в 80 раз, цена на сахар — в 220 раз, а цена на картофель — более чем в сто раз. Зарплата, конечно, тоже увеличилась, но совершенно недостаточно, чтобы соответствовать ценам. Поскольку большинство рабочих в Крыму было занято на мелких производствах, организованных забастовочных движений было всего несколько. Портовые рабочие Севастополя в июне остановили работу, требуя повышения заработной платы. Поскольку эта забастовка угрожала флоту, власти отреагировали активно: полиция арестовала лидеров и мобилизовала рабочих. Такие меры прекратили забастовку, и после этого происшествия рабочие больше не оказывали организованного сопротивления режиму Врангеля.

Врангель редко брался за рабочий вопрос. Вот что он сказал как-то раз 9 июля кабинету министров: «Крестьянство нас поддерживает, как и бо́льшая часть интеллигенции, но по-другому дело обстоит с рабочими, которые составляют самую враждебную часть населения. Мы должны принять срочные меры: нам надо дать рабочим все в соответствии с интересами государства, но другая сторона медали в том, что мы самым решительным образом должны бороться с забастовками».

Врангель извлек уроки из ошибок Деникина. Он видел, что недальновидные и негибкие политические меры Деникина по отношению к национальным меньшинствам привели движение на грань катастрофы, и поэтому был готов идти на уступки. Однако его бо́льшая гибкость больше не имела значения.

В 1918–1919 годах Деникину приходилось иметь дело с многообразием хорошо организованных движений, которые выдвигали далеко идущие требования. В 1920 году в Крыму единственное значительное меньшинство представляли татары, составлявшие примерно четверть населения. К этому моменту татары перестали доверять обеим сторонам Гражданской войны. В январе 1918 года большевики распустили их собрание, Курултай. Во второй половине 1919 года Деникин проявил безрассудно враждебное отношение к их националистическим чаяниям: запретил все татарские организации и восстановил в должности назначенного царем муфтия, мусульманского религиозного лидера, который был отстранен от должности самими татарами в 1917 году.

Врангель не только разрешил татарские организации, но и в мае 1920 года обратился к их собранию и пообещал им после победы широкую автономию. Но если принять во внимание пассивность татар, вопрос автономии не имел неотложной и практической важности, и Врангель уделял ему мало внимания. Его бюрократический аппарат не один месяц работал над подготовкой законодательства, которое определило бы границы автономии. Проект был завершен только в октябре, но у кабинета министров не было времени обсудить его, так что он так и не был обнародован. В июне муфтий решил уйти с поста, и обязанностью Врангеля как главнокомандующего было назвать его преемника. Он так этого и не сделал. Земельный закон Врангеля и закон о земстве не учитывали особых потребностей татар. Проект земельной реформы защищал крупные землевладения мусульманской церкви, как защищал собственность всех церквей.

Врангель неоднократно критиковал Деникина за то, что тот уступал требованиям казаков; теперь найти разумный компромисс с ними стало его задачей. Казаки помнили Врангеля как человека, который в ноябре 1919 года разогнал кубанскую раду, и это воспоминание препятствовало легкости сотрудничества, но во многих отношениях он находился в лучшем положении, чем ранее Деникин. Теперь казаки финансово зависели исключительно от Верховного командования. Наиболее радикальные политики так и не прибыли в Крым, и поэтому законодательные собрания были менее воинственными, чем раньше; в любом случае, эти собрания потеряли бо́льшую часть могущества, так что главнокомандующий работал по большей части с атаманами, а не с непокорными политиками. Вскоре после прихода к власти он провел совещания с Богаевским по Дону, Вдовенко — по Тереку, а Букретовым — по Кубани, которые без сопротивления приняли его декларацию от 11 апреля, в которой он объявлял о непосредственном руководстве всеми армиями и оставлял за собой ведение внешней политики. Он обещал атаманам, что будет время от времени консультироваться с ними и восстановит автономию войск, как только появится возможность.

Несмотря на такое многообещающее начало, вскоре возникли проблемы. Хотя Врангель считал Богаевского близким товарищем, его взаимоотношения с командованием Донской армии, генералами Сидориным и Кельчевским, были натянутыми. Предшественник Врангеля, генерал Деникин, уже в конце марта понял, что должен сместить генерала Сидорина после резких перепалок в Новороссийске, но не сделал этого, предположив, что сложную ситуацию облегчит его собственная отставка. Он ошибался. Сейчас Сидорину было сложно сотрудничать с любым из российских генералов. Он хотел возглавлять свою армию в попытке освободить Дон и предпочел бы разорвать все отношения с Добровольческой армией. Эта кампания так и не состоялась, потому что Богаевский настаивал на самоубийственности подобного предприятия и утверждал: в данных обстоятельствах сотрудничество с российскими офицерами важнее, чем когда бы то ни было. Сидорин планировал реорганизовать свои силы, а затем уйти в отставку.