— Помню, помню. А Ларькин что — тоже в курсе?

— А как же.

— Вот паразиты. Вы уж простите их, лейтенант, — обратился он к Ирине. — Не знаю, как принимают новичков в ваших палестинах — вы где проходили, в семерке? — а, нет, тогда знаю. Тоже ничего хорошего. А у нас так принято. Молодежь резвится. Ты, кстати, Большаков, документы-то верни. Небось при себе?

— При себе, Юрий Николаевич.

Большаков вынул из внутреннего кармана удобной легкой курточки с множеством молний, карманов и кармашков документы и почтительно положил их на стол.

Ирина разрывалась между желанием броситься этому артисту на шею и — не менее сильным — врезать ему от всей души по шее же. Нет, чуть выше. Под ухо, под самый череп. На долгую, добрую память. Кинули ее, конечно, классически. Но, с другой стороны — сама виновата. Знала же, что первый день. Надо было ждать чего угодно. Она и ждала. От Ларькина, скажем, ждала, в садике-садочке. Но не на улице же, не в таком — действительно артистическом исполнении. То, что он сделал с внешностью, — высший класс. Не примерь она на него мысленно кроличьи зубы — ни за что бы не догадалась.

Майор Борисов как будто прочел ее мысли.

— Кстати, Илья, что-то новенькое придумал для нового сотрудника, правильно я тебя понял? — Он пододвинул Большакову Иринин рисунок. — Что-то раньше я за тобой такого кролика не знал. Продемонстрируй коллегам.

— С нашим удовольствием, — благообразно кивнул Большаков, и Ирина порадовалась еще раз, теперь уже с чистой совестью: вот он, проглянул новгородский купчик Сила Титыч.

Большаков между тем достал из очередного кармашка вставные верхние зубы — вот почему он, зараза, во весь рот не улыбался — сунул их в рот, потом надел на нос взявшиеся невесть откуда черные роговые очки, провел подушечками пальцев по глазам — и вдруг преобразился. Глаза покраснели и сузились, и разрез у них стал вдруг совершенно другой — тот самый, характерный, который вместе с зубами и очками сразу бросился Ирине в глаза, помешав увидеть за внешне броскими деталями знакомое по фотографии лицо. Фигура у него тоже изменилась. Исчезла легкая раздолбайская сутулость, но плечи при этом стали как будто уже и подались вперед, вылез откуда-то маленький округлый животик, шейка вытянулась и подала голову подбородком вперед.

— Извините, — так же как в Мерзляковском, в полрта улыбнулся Большаков. — Пиджачок и рубашку оставил у себя. Но если надо…

— Нет, не надо, — усмехнулся в сторону Борисов. — И вообще. Работы до черта, а они тут бог знает чем занимаются. Хоть Рената, надеюсь, не впутали? Никаких больше неожиданностей лейтенанту Рубцовой от вас не ждать?

— Кроме кофе — никаких.

— А кофе нормальный?

— Нет, Юрий Николаевич, кофе не нормальный, — вынимая зубы изо рта и принимая свой обычный вид, сказал Большаков. — Обижаете. Кофе не просто нормальный. Это очень хороший кофе. И я сам его для Ирины Вениаминовны сварю. Дабы загладить первое впечатление.

Ирина вынула из сумочки шитую бисером косметичку и принялась было выбирать из нее все свое.

— Что вы, что вы, — произнес в галантном полупоклоне Большаков. — Это вам подарок от всей команды ГРАСа, в которой так, признаться, не хватало острого женского глаза и нестандартной женской логики.

Он покосился в сторону Борисова. Тот вздернул бровь, но ничего не сказал.

— А также в знак искреннего уважения и признания будущих заслуг, — продолжил Большаков. — Ну, надеюсь, без обид? — Он протянул Ирине руку. — И пойдемте варить кофе.

— Без обид. — И она пожала протянутую руку.

Глава 3

R.

От тетки Ирина съехала в то же утро. Собрала вещички — благо все уместилось в один-единственный старый чемодан — и захлопнула за собой дверь, оставив ключи там же, в теткиной комнате, на разворошенной коробке с документами. Книжку с остатками денег на счете она поначалу хотела было бросить там же, но, подумав, все-таки взяла с собой. Триста долларов, так триста долларов. Родовое, так сказать, наследство. Сидя на кожаном диванчике метро, она еще раз ее перелистала: самая большая трата была прошлым летом — тетка купила себе дачу в каком-то престижном дачном кооперативе, рядом сосновый лес, речка, в лесу грибы, в речке плотва. У нее как раз завелся тогда очередной поклонник, лет на восемь, наверное, если не на десять ее моложе. И тетка на все лето умотала с ним на дачу. Понятно, что Ирину туда никто не звал. Денег на покупку дачи, кстати, по официальной легенде, дал именно поклонник. Саша — так. кажется, его звали. Длинный, немного нелепый, походка рубль-двадцать, и в неизменной, и зимой, и летом, черной кожаной куртке. Парень чернокожий, как его Ирина про себя именовала. Не при тетке, конечно — та бы обиделась. Она вообще была очень обидчива. И теперь Ирина понимала — почему. Если воруешь у человека деньги, надо же получать хоть какую-то компенсацию за регулярный моральный урон и нечистую совесть. Вот и цепляешься по мелочам. И читаешь морали.

Приехав с чемоданом в университет, она была готова ко всему. Если нет — что ж, вещи с собой. Снимет деньги с книжки, купит билет и уедет обратно в Саратов. Первое время, пока не найдет работу, перекантуется у каких-нибудь родственников. А там — либо снимет угол, либо в общагу. Вариант всегда найдется. Если да — так еще того лучше. На ближайшие пять лет планы определились.

Планы определились. Ирина Вениаминовна Рубцова была зачислена в третью английскую группу первого курса инъяза. Ура. Именно так, без восклицательного знака. Так все-таки лучше, чем Саратов и полная неопределенность в придачу. Прыгать до потолка ей отчего-то не хотелось.

В деканате она объяснила ситуацию, не вдаваясь в подробности — да, жила у дальних родственников. Да, ей будет лучше в общежитии. Да, она прекрасно понимает, что московской прописки лишится, как только закончит университет. Университет, между прочим, нужно еще сперва закончить. Да, вещи у нее с собой, так что заселяться можно прямо сейчас.

Будь она просто приезжая абитуриентка, вчера свалившая последний вступительный экзамен, ордер на общагу ей выдали бы не раньше чем через два-три дня. Жила же она где-то все это время. Но сиротский статус сделал свое дело и здесь, и Ирину направили в находившуюся неподалеку высотку, к тамошнему начальнику над всеми жилыми и нежилыми помещениями, с трудно выговариваемым общим ФИО, но по имени Мухтар. Каковой Мухтар, человек чрезвычайно занятой, тем не менее без звука подписал нужную